Жизнь Ленина

Чем больше слушателей, тем шире возможности для демагогии. Теперь у Ленина было 1200 слушателей вместо 46. Он повторил то, что было им уже сказано на партийном съезде, добавив немножко издевательств по адресу интеллигенции и ругательств по адресу буржуазии. Он высмеял своих противников-интеллигентов, несмотря на то, что сам был интеллигентом, — или, во всяком случае, не был ни рабочим, ни крестьянином, — и намекнул, что там, где мужик и пролетарий рассуждают здраво (от превосходящих сил неприятеля лучше бежать, воевать без оружия невозможно), интеллигентские идеи могут оказаться неприменимыми: интеллигенты готовы вступить в неравный бой и рисковать всем, чтобы сохранить чистоту своих идеологических концепций, и потому что они убеждены, что их дело правое. Он напомнил интеллигентам, что именно русские капиталисты толкают советский режим на революционную борьбу с Германией. «Этого требуют классовые интересы буржуазии». Хитрый диалектик, Ленин обвинял левых в том, что они зашли так далеко влево, что оказались на правом фланге, в обществе классового врага. Он понимал русскую буржуазию, людей, «которые наполняют страницы газет своими контрреволюционными писаниями…»

«Закрыли все», — раздался голос с места, прерывая Ленина^{394}.

«Еще, к сожалению, не все, но закроем все, — ответил Ленин. — Хотел бы я посмотреть на тот пролетариат, который позволит контрреволюционерам, сторонникам буржуазии, и соглашателям с ней, продолжать использовать монополию богатств для одурманивания народа своим, буржуазным опиумом. Такого пролетариата не было».

На Украине буржуазии «при помощи германских штыков» свергла Советы. У русского буржуа та же цель, «…в этой общей классовой обстановке мы поймем всю глубину ошибки тех, кто, подобно партии левых социалистов-революционеров», — не говоря уже о левых коммунистах, — «дал себя увлечь теорией, обычной во всех историях революций в тяжелые моменты и состоящей наполовину из отчаяния, наполовину из фразы, когда, вместо того чтобы трезво взглянуть на действительность… вас призывают решать серьезный и тягчайший вопрос под давлением чувства, только с точки зрения чувств».

И снова Ленин напомнил о надежде на спасение: «…мы знаем, что так или иначе Либкнехт победит, это неизбежно в развитии рабочего движения». А покамест, передышка… и так далее.

Прения, последовавшие за речью Ленина, были не слишком высокого разряда. Вождь меньшевиков Ю. Мартов говорил, что Ленин, по сути дела, продает кота в мешке, которого и крестьянин на ярмарке не купит. Было время, сказал он, когда «не знали крестьяне на волостном сходе, какие бумажки заставляли подписывать их бойкие земские начальники, и подписывали такие бумажки, от которых потом попадали в кабалу лет на 30».

Камков, выступая от левых эсеров, спросил, на какой срок обеспечил передышку Брестский договор. Его партия, сказал он, не может взять на себя ответственность за такой договор. Большевиков он назвал «приказчиками германского империализма».

«Не мне возражать против резких слов», — ответил на это Ленин, а сам обрушился на противников, называя меньшевиков «приспешниками буржуазии» и расточая яростные оскорбления по адресу левых эсеров. «Эта партия, которая ведет себя так, является тем же мыльным пузырем в крестьянстве, каким она оказалась в рабочем классе». Левые эсеры, «с одной стороны, делают глазки вам, а, с другой стороны, обращаются к кадетам: зачтите нам, ведь мы же душою с вами».

Голос с места: «Ложь!»

Четвертый Чрезвычайный съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казацких депутатов решил ратифицировать Брест-Литовский мирный договор 784 голосами против 261 при 115 воздержавшихся; среди последних было 64 левых коммуниста. После этого левые эсеры покинули Совнарком. Свой речью Ленин практически вычеркнул их из правительства. До того он, вероятно, держал их в правительстве исключительно из временных, тактических соображений. Он не давал им важных постов в кабинете. Он не доверял им.

Левые эсеры перешли к крайним мерам в борьбе против мирного договора и против советского правительства.

15. УБИЙСТВО В МОСКВЕ

Во время переговоров в Брест-Литовске граф Вильгельм Мирбах, до войны служивший в германском посольстве в России, был в Петрограде, чтобы организовать обмен военнопленными и интернированными. 18 февраля он оставил Петроград, а 23 февраля докладывал кайзеру в военной ставке. После ратификации договора Мирбах вернулся в Россию и 26 апреля 1918 г. вручил верительные грамоты Свердлову. Официально он был посланником; некоторые называли его послом.

В Москве Мирбах поступал, как поступают туристы и другие приезжие: он ходил по улицам, ездил по улицам и делал записи. Но его записи читались германским кайзером, который делал на них пометки.

«В руках большевиков, — сообщал Мирбах 30 апреля^{395},— Москва, священный город, воплощение царской власти, престольный град православной церкви, являет собою наиболее разительный пример того уничтожения вкуса и стиля, к которому привела русская революция».