Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Дом представлял собой жалкую лачугу, нуждающуюся в ремонте, и бедная женщина горько жаловалась на то, что домовладелец не хочет делать ремонт. В первой комнате, в которую мы вошли, находился матрос-индиец с какого-то судна и его женщина. В комнате стоял тошнотворный запах, который, как я обнаружил, издавал опиум, который он курил. Не было видно ни одного стула; не было ничего, кроме стола, на котором лежали случайные предметы. Индус лежал на соломенном матрасе на полу (остова кровати не было); он был явно одурманен опиумом. Чтобы укрываться, ему было достаточно пары старых рваных одеял. Рядом с ним сидела его женщина, которая по-дурацки пыталась «словить кайф» от пепла, оставшегося в его трубке. У нее было смуглое неумытое лицо, а руки были настолько черны и грязны, что на них можно было картошку сажать. Так как она сидела, опершись спиной о стену, казалась ожившим кулем тряпья. Очевидно, это была женщина крепкого телосложения, и, хотя ее измученное заботами лицо было покрыто морщинами, она выглядела не как старуха, а больше как человек, сильно ослабевший духом, а не телом. По всей вероятности, она была больна; и говорят, что от малайцев, индусов и вообще азиатов можно заразиться самой страшной формой сифилиса, которую только можно встретить в Европе. Она носит название «сушь», и ее боятся все женщины, живущие по соседству с доками. Оставив эту жалкую пару, которая была слишком одурманена опиумом, чтобы отвечать на какие-либо вопросы, мы пошли в другую комнату, которую правильнее было бы назвать дырой. В ней не было вообще никакой мебели, даже кровати, и все-таки в ней находилась женщина. Эта женщина лежала на полу, на котором не было ни пучка соломы. Она была укутана в нечто, что оказалось шалью, которую, не напрягая фантазию, можно было бы принять за наряд, украденный у огородного пугала с кукурузного поля. Она вскочила, когда мы пинком распахнули дверь, плохо висящую и неплотно притворенную, которая заскрипела на заржавленных петлях, когда зловеще качнулась назад. У нее было иссохшее лицо изголодавшегося человека, воспаленные блестящие глаза; черты лица были слегка обезображены болезнью, а тусклые волосы всклокочены и спутаны. Эта женщина больше походила на зверя в своей берлоге, чем на человека в своем доме. Мы заговорили с ней и из ее ответов заключили, что она ирландка. Она сказала, что с нее не берут плату за то место, где она спит. Днем она чистила сортиры, и за это ей предоставляли жилье бесплатно.

Следующий дом, который мы посетили, стоял на самой Блугейт-Филдз. Кухню на первом этаже занимали четыре женщины. Они ждали своих мужчин, которые, вероятно, были ворами. У них была банка пива, которую они передавали друг другу. Хозяйка дома ушла встречать своего мужа, которого в тот вечер должны были выпустить из тюрьмы, куда он попал три года назад за кражу со взломом. Случилось так, что срок его заключения должен был закончиться в этот день. Его друзья должны были собраться в его доме и отпраздновать его возвращение пьянкой, на которой, как нам сказали, все они надеялись напиться в стельку. Девушка, которая вызвалась дать нам эту информацию, добавила: «Да они все плевать хотели на полицию». Она, очевидно, предвкушала безмятежное состояние опьянения, о котором только что говорила.