Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

В одном из домов — всего через несколько дверей — находилась женщина, хорошо известная полиции или, скорее, пользующаяся у нее дурной славой по той причине, что пыталась несколько раз утопиться. Я пожелал увидеть ее, и инспектор отвел меня в дом, где она жила. Содержательницей дома была ирландка, величайшая лицемерка из всех встреченных мною. Она чрезвычайно любезно держалась с инспектором, который однажды признал ее виновной в том, что она позволила трем женщинам спать в одной кровати, и оштрафовал ее на пять фунтов. Все это, как сказала она нам с самой занудной обстоятельностью, клянясь «Всемогущим Господом, сидящим на своем престоле», она сделала из милости, или пусть у нее отсохнет язык. «Эти девушки, — сказала она, — приходят ко мне ночью и клянутся (а я знаю: они правду говорят), что им негде приклонить голову. А ведь и у лис есть свои норы, и у птиц гнезда, и это стыд и позор, что они лучше устроены в жизни, чем христиане во плоти и крови. И однажды ночью я впустила двух девушек; а так как не было ни одной свободной кровати, я их всех устроила на одной. Пришли полицейские и оштрафовали меня на пять фунтов, которые я заняла у миссис Вильсон, которая живет по соседству. Пять золотых соверенов — чтоб я так жила! — и они взяли их все. Их я выплачивала по два шиллинга в неделю, и теперь я не должна ни единой душе и медного фартинга. Это так же истинно, как святость Иисуса, не говоря уж о его благословенном Евангелии». Женщиной, к которой мы пришли, была китаянка Эмма, или, как обращались к ней близкие подруги, Чейни-Эмм. Эта женщина, невысокого роста, довольно толстая, с совершенно невыразительным бледным лицом и светлыми волосами, имела такой вид, будто у нее отсутствуют всякие мысли, но ее ответы на мои вопросы были вразумительными и указывали на то, что она от природы медлительна и глуповата.

«Мои родители, — сказала она, — содержали бакалейную лавку на Госвел-стрит. Мама умерла, когда мне было двенадцать лет, а отец начал пить. Через три года он пропил магазин и через некоторое время умер то ли от пьянства, то ли еще от чего. Я стала жить с сестрой, у нее были дурные наклонности, и через год она убежала с каким-то мужчиной и бросила меня. Я не могла получить никакую работу, меня никогда не учили никакой профессии или чему-то такому. Однажды я познакомилась с моряком, который был очень добр ко мне. Я жила с ним, как его жена, и, когда он ушел в плавание, взяла половину его жалованья. Я была с ним шесть лет. Потом он умер от желтой лихорадки в Вест-Индии, и я больше ничего о нем не слышала. Я знаю, что он не бросил меня, потому что один из его друзей привез мне серебряную табакерку, в которой он держал свой жевательный табак. Ее он просил передать мне, когда был при смерти. Потом я некоторое время жила в Энджел-Гарденз, затем на Грэвел-Лейн. А сейчас я живу на Блугейт-Филдз. Когда я переехала сюда, я познакомилась с китайцем по имени Апо. Сейчас он за границей, но посылает мне деньги. Вот только на днях я получила от него два фунта. Он часто присылает мне деньги. Когда он был здесь в последний раз, мы жили в меблированных комнатах Грегори. Я жила на Виктория-плейс и в Нью-Корт, все это в Блугейте. Апо обращался со мной плохо только тогда, когда я напивалась. Я всегда напиваюсь, когда у меня есть такая возможность. Апо обычно связывал мне руки и ноги и выносил на улицу. Там он бросал меня в придорожную канаву и лил на меня воду ведрами до тех пор, пока я не промокала насквозь. Но это не помогало. Не думаю, что есть какое-нибудь средство. Я умру за выпивку. Я должна ее получать, и мне все равно, что делать, чтобы ее получить. Я много раз пыталась себя убить. Временами у меня бывают приступы — приступы меланхолии, и я не знаю, что мне с собой сделать. Мне хочется умереть, и я бегу к воде и бросаюсь в нее. Но мне не везет, никогда не везло с детства — ах как не везло. Меня всегда спасали. Однажды я выпрыгнула в реку из окна на втором этаже на Ямайка-плейс, но проплывавший мимо лодочник выловил меня, и судья дал мне месяц отсидки. Тутошняя хозяйка (она назвала имя женщины, которая содержала это заведение) хочет, чтобы я отправилась в какой-нибудь приют, или на родину, или куда-нибудь в этом роде. Может, я так и сделаю».

Здесь вмешалась ирландка, воскликнув:

«Да, так она и сделает. Я отправила в приют для женщин четырех бедных девушек и Чейни-Эмм отправлю. Это так же верно, как то, что Всемогущий Господь сидит на своем престоле». (Это было ее любимое восклицание.) «Здесь она у меня живет в тишине; она никогда ни с кем не встречается и не пьет ни капли джина, который ей и не следует пить для спасения своей благословенной жизни, если ничем другим ее спасти нельзя. Она ее и сгубила, выпивка-то. Когда она получила деньги, которые Апо прислал ей на днях, я их все забрала у нее и потратила их на нее, но ни капли алкоголя не попало в рот Чейни-Эмм».