Жизнь мальчишки. Том 2

Я шел со Смертью шаг в шаг, когда глядел в экран телевизора или сидел, подтянув колени к груди в мягком кресле “Лирика” перед серебристым экраном с пакетом жареного попкорна. Сколько бравых ковбоев и индейцев на моих глазах пали смертью храбрых, простреленные навылет или сраженные стрелой, лицом прямо в клубящуюся из-под колес фургонов пыль? Сколько десятков полицейских и сыщиков полегло от гангстерских пуль, кто рухнув, застреленный наповал, кто отдав Богу душу на руках своих товарищей? Сколько многотысячных армий было скошено огнем пулеметов и залпами картечи, сколько безвинных жертв с криками было перемолото в безжалостных пастях чудовищ?

Я считал, что близко познакомился со Смертью, когда целыми днями изучал пристальный и неподвижный взгляд Рибеля, уставившегося в пустоту. Я знал о Смерти из краткого “прощай” миссис Нэвилл. Я видел Смерть в свисте и бульканье воздуха, вырывавшегося из кабины машины, когда та уходила вместе со своим замученным водителем в бездонные глубины озера Саксон.

Я ошибался.

Потому что Смерть нельзя познать до конца. С ней нельзя подружиться. Если Смерть представить в виде маленького мальчика, то это тот самый мальчик, что в большую перемену обычно стоит на школьном дворе в самом дальнем углу, тогда как воздух дрожит от радостных криков остальной детворы. Если бы Смерть была маленьким мальчиком, с ним никто не стал бы водиться. Он говорил бы шепотом, а в его глазах светилось бы знание, которое не в силах вынести ни один человеческий разум.

Это знание ворвалось в мою душу в час похорон: Из тьмы мы вышли, во тьму мы уходим.

Я вспомнил, что так говорил док Лизандер, когда мы с ним сидели на крыльце его дома, глядя на золотые осенние холмы. Мне не хотелось в это верить. Мне не хотелось даже думать, что Дэви Рэй попал в такое место, куда не проникает свет, откуда не то что не увидишь солнце, но даже огонек маленькой свечи, теплящейся на алтаре пресвитерианской церкви. Я не хотел думать, что Дэви Рэй, мой друг, теперь лежит в гробу, крышка которого закрыла от него небо, что больше он не может ни дышать, ни смеяться, даже если это покажется всего лишь игрой теней. В дни, последовавшие после смерти Дэви Рэя, я понял, в каком высокохудожественном обмане принимал участие всю свою сознательную жизнь. Все эти ковбои и индейцы, полицейские и детективы, солдаты и несчастные жертвы киночудовищ снова весело поднимались на ноги, стоило помощнику режиссера щелкнуть хлопушкой, а осветителю погасить прожектора. После они отправлялись по домам, до следующего дня или до того времени, когда снова возникнет необходимость в массовке. Дэви Рэй умер навсегда; видеть его одного в мире вечной тьмы было невыносимо.

Дошло до того, что я не мог спать. В комнате мне было слишком темно. Мне стали мерещиться непонятные фигуры вроде той, что я видел ночью у клетки Рибеля. Дэви Р3” ушел во тьму, туда же, где пребывал Карл Бэллвуд.

Туда, где теперь жил Рибель. А также все, кто лежит на Поултер-хилл, многие поколения, чьи кости лежали под перевитыми корнями деревьев нашего городка; все они, конечно, пребывали во тьме.

Я вспоминал похороны Дэви Рэя. Какой жирной и тяжелой была красная земля по краям глубокой могилы. Какой жирной и тяжелой, просто ужас. После того как священник закончил отпевание, присутствующие стали расходиться. Негр из Братона принялся забрасывать могилу землей, гроб исчез; не осталось никакого просвета — ни двери, ни окна, ни даже щели, ничего. Была только тьма, и под ее непомерной тяжестью во мне что-то надломилось.

Я больше не знал, где точно расположен Рай и есть ли вообще небеса. Теперь я совсем не был уверен, что у Бога есть хоть немного здравого смысла, или какой-то план действий, или причины для того, чтобы поступить так-то или так-то; скорее всего он тоже пребывает в кромешной тьме. Я ни во что больше не верил: ни в жизнь, ни в жизнь после смерти, ни в Бога, ни в добро. Я мучился и изнывал в своем неверии, а в это самое время Мерчантс-стрит одевалась в свое рождественское убранство.

До Рождества оставалось еще целых две недели, но в Зефире с нетерпением готовились к празднику. Смерть Дэви Рэя омрачила всеобщую радость. Об этом говорили у мистера Доллара, в кафе “Яркая звезда”, в мэрии, везде и всюду. Он был совсем еще мальчик, говорили люди. Такая трагедия, отвечали другие. Такова жизнь, добавляли третьи; хотим мы или нет, но таковы правила игры.

Я тоже слышал эти разговоры, но от них нисколько не становилось легче. Родители видели мое состояние и, в свою очередь, пытались утешить, объясняя, что для Дэви мучения закончились и что теперь он пребывает в гораздо лучшем месте.

Но я не верил им, не мог верить. Разве может быть где-то место лучше, чем наш Зефир?

— Небеса, — отвечала мама, когда мы сидели перед трещавшим камином. — Дэви Рэй поднялся на небеса, ты должен в это верить. — Но почему я должен в это верить? — спросил я, и мама взглянула на меня так, словно ее ударили по лицу.