Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

Не меньше часа была я в таком состоянии; наконец услышала, что отворилась дверь, кто-то вошел; я посмотрела, кто это,— вернее, устремила на вошедших тупой взгляд и не промолвила ни слова. Со мной говорили, я ничего не понимала. «А? Что? Что вам надо?» — вот и все, чего могли добиться от меня. Раз десять мне повторили, что меня спрашивает настоятельница, и когда, наконец, это дошло до меня, я встала и направилась к ней.

— Я не ошиблась,— сказала она, лишь только завидела меня.— Речь шла о вас, и мне кажется, все пойдет хорошо. Я сказала, что вы согласны на замужество, и завтра утром, в двенадцатом часу, за вами пришлют карету и отвезут вас в тот дом, где вы увидите и предназначенного вам супруга, и людей, предлагающих этот брак. Я всяческими доводами старалась убедить, что вы заслуживаете уважительного обращения, и надеюсь, слова мои не пропали даром. Положитесь на бога, дочь моя: все зависит от воли провидения, и если вы прибегнете к господу, он не оставит вас. Я охотно предложила бы вам послать к госпоже де Миран, известить ее, что вы здесь; но как ни было бы мне приятно оказать вам эту услугу, как раз она-то и не дозволена мне. От меня потребовали, чтобы я ни во что не вмешивалась; к великому моему огорчению, мне пришлось дать в этом слово.

Беседу нашу сократило появление монахини, пришедшей по какому-то делу, и я вернулась в сад, уже не такая подавленная, как пришла. Мысли мои немного прояснились, я принялась обсуждать, как мне вести себя в том доме, куда меня должны были завтра повезти, я обдумывала, что мне следует сказать, и находила свои доводы чрезвычайно вескими,— мне казалось просто невозможным, чтобы они не убедили моих гонителей, если только меня пожелают выслушать. Правда, эти маленькие репетиции, которые устраивают заранее, зачастую оказываются бесполезными, и лишь от самого хода событий зависит то, что говорят и делают в подобных случаях, но такого рода подготовка занимает ум и приносит облегчение. Человек мысленно произносит речи в свою защиту, льстит себя надеждой выиграть тяжбу — это вполне естественно, и за таким занятием убиваешь время.

Мне приходили на ум и другие утешительные мысли. От монастыря до того дома, куда меня повезут, надо ведь сколько-то проехать, говорила я себе. Господи, сделай так, чтобы Вальвилю или госпоже де Миран встретилась та карета, в которой я буду ехать, и тогда они непременно прикажут, чтобы остановили лошадей; а если те, кто повезет меня, не подчинятся, я, со своей стороны, стану кричать, биться, подниму шум; на худой конец, мой возлюбленный и дорогая матушка могли бы ехать за нами следом и увидеть, куда меня повезли.

Смотрите, пожалуйста, что только не выдумывают при некоторых обстоятельствах! Каких только случаев в свою пользу или против нее не вообразишь себе, каких только приятных или злополучных вымыслов не создашь!

«Ведь если даже предположить, что я встречу матушку или Вальвиля, можно ли с уверенностью сказать, что они закричат и потребуют остановить лошадей? — думала я про себя.— А что, если они закроют глаза? Что, если они сделают вид, будто и не заметили меня? Ах, боже мой, уж не содействовали ли они сами моему похищению? Может быть, вся родня так их убеждала, уговаривала, умоляла, корила, что они в конце концов сдались и отступили от своего решения! Правила и обычаи света — все против меня, высокие чувства сохранять нелегко, а мерзкая гордыня людская предписывает нисколько не считаться со мной! Мою нищету она считает позором!» Тут я опять принималась плакать, а через минуту снова тешила себя надеждой. Но кое-что я чуть не упустила в своем рассказе.

Вечером, вернувшись из сада, где я прогуливалась, я нашла у себя в комнате свой сундучок (других укладок у меня еще не было); этот поставленный на стул сундучок привезли из прежнего моего монастыря.

Вы не можете себе представить, какой страх охватил меня. Думается, даже мое похищение не так меня потрясло; у меня руки опустились.

— Как! — воскликнула я.— Значит, все это дело не шуточное! Ведь до сих пор я даже и не замечала, что со мною нет моих платьев, а если б я и подумала об этом, то не стала бы их требовать, скорее терпела бы их отсутствие до последней крайности.

Как бы то ни было, когда я увидела свои вещи, беда показалась мне непоправимой. Даже сундучок мой привезли! Больше не на что надеяться! Право, все остальное как будто ничего не значило в сравнении с этим событием: присылка несчастного сундучка все перевешивала, она была последним ударом, сокрушившим меня; против такой жестокости я была бессильна.

«Ну вот,— говорила я себе,— все кончено. Все в сговоре против меня. Со мною навеки простились. Несомненно, и мать и сын отреклись от меня».

А спросите-ка меня, откуда я делала столь решительный вывод. Пришлось бы исписать двадцать страниц, чтобы это объяснить,— ведь не разум, а скорбь моя пришла к такому заключению.