Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

Госпожа Дарсир повторяла те же слова, и, действительно, никакие другие не могли бы и в голову прийти; достаточно было на нее взглянуть, чтобы понять: в этом грязном трактире ей не место.

У горничной глаза наполнились слезами, она стояла поодаль от нас и молчала.

— Напрасно вы не открыли нам истину при первой же встрече,— сказала я горничной.

— Да я и сама хотела вам сказать,— возразила она,— но не смела нарушить приказание моей госпожи; я прослужила ей целых семнадцать лет, потом она устроила меня к маркизе де Вири; но все равно, я считаю мою прежнюю хозяйку своей настоящей госпожой, а она не позволяла сказать вам всю правду, когда вы наведывались.

— Не сердитесь на нее,— попросила больная,— я никогда не забуду ее сердечной привязанности ко мне. Вы не поверите, но в эти дни она приносила мне последние свои деньги, в то время как пять или шесть очень близких моих друзей — людей богатых, когда я обратилась к ним за помощью, не решились одолжить мне небольшую сумму, которая избавила бы меня от крайней нужды; они ограничились только несколькими словами сочувствия. Правда, я отказалась взять у нее деньги, как раз в это время подоспела помощь от вас. А ваша хозяйка выручила меня из самой ужасной беды. Я смогу оплатить все свои долги через несколько дней, но благодарность моя будет вечной.

Не успела она закончить, как явился лакей госпожи Дарсир и сообщил, что стряпчий ждет ее в карете у дверей трактира и должен срочно сообщить нечто важное.

— Я знаю, о чем речь,— сказала она,— мы переговорим прямо в карете, и я сейчас же вернусь. А вы, сударыня,— обратилась она к больной,— забудьте о том, что с вами случилось; успокойтесь и подумайте, чем мы можем вам помочь. Ваше положение не оставит равнодушным ни одного порядочного человека, всякому лестно быть полезным женщине, подобной вам.

Незнакомка ответила на ее слова только слезами умиления и сжала ее руку в своих руках.

— По правде говоря,— сказала она, когда госпожа Дарсир вышла,— в моем горе я познала и счастье; подумайте только, кто пришел мне на помощь! Не друзья, не свойственники, с кем я провела большую часть своей жизни, даже не дети; у меня они есть, мадемуазель, вся Франция об этом знает,— но они от меня бегут, они меня покинули. Я могла бы погибнуть самым жалким образом, имея такие огромные связи, если бы не вы мадемуазель, а ведь вы меня не знаете, ничем мне не обязаны, и все же именно вы, с сердечной отзывчивостью, со всем мыслимым очарованием заменили мне разом и друзей, и родственником, и детей; что было бы со мной без вашей приятельницы, с которой я тоже познакомилась в этой почтовой карете; что было бы со мной без этой славной девушки, которая прислуживала мне (позвольте упомянуть и ее, ибо усердие и преданность делают ее достойной чести стоять рядом с вами), и, наконец, что бы я делала без вашей квартирной хозяйки, которая никогда меня не знала, которая шла своей дорогой и вдруг сжалилась надо мной: вот те, что не дали мне умереть в нищете и безвестности, столь удивительной для человека моего звания. Что такое наша жизнь и как ничтожен свет!

— Бог мой,— сказала я, тронутая до глубины души ее словами — постарайтесь, сударыня, забыть, как вам и советовала госпожа Дарсир, все эти несчастья, я присоединяюсь к ее совету; доставьте нам удовольствие видеть вас спокойной; утешьте нас, ведь нам тяжело видеть ваше горе.

— Вы правы, довольно плакать,— сказала она,— нет бедствий и печалей, которые не отступили бы перед сердечной добротой. Давайте поговорим о вас, мадемуазель: где же ваша матушка, к которой вы приехали после столь долгой разлуки? Расскажите о ней. Вы еще не встретились? Или она в отъезде? Ах, мадемуазель, как она должна любить вас, как счастлива она, что имеет такую дочь! По воле небес у меня тоже есть дочь, но не мне на нее жаловаться, совсем напротив.

Последние слова она произнесла упавшим голосом.

— Ах, сударыня,— ответила я, тоже вздохнув,— вот вы говорите, что моя матушка должна меня любить. Увы, я не могу этим похвалиться. Хорошо еще, если она захочет увидеться со мной, хотя потеряла меня из виду уже почти двадцать лет. Но тут не обо мне речь, обо мне в другой раз. Теперь важнее всего вы. За вами плохо ходят, вам нужна сиделка, отправляясь домой, я скажу трактирщице чтобы она сегодня же приставила к вам сиделку.

Я ожидала, что она что-нибудь ответит на мое предложение, но она вдруг залилась слезами, а потом, вернувшись к моему рассказу, спросила задумчиво и с глубоким чувством:

— Так вы говорите, что на целых двадцать лет потеряли из виду свою мать? Невозможно слышать это без боли в сердце. Праведное небо, как должна казнить себя ваша мать! Не меньше, чем я! Ах, скажите, мадемуазель,— спросила она, не дав мне времени собраться с мыслями,— почему она покинула вас? Какая тому причина? Откройтесь мне, прошу вас.