Жизнь Маркоса де Обрегон

– Каждый день мы видим что-нибудь новое; хорошо жить, чтобы испытывать характеры. Вы – первый старик, которого я видела и слышала отказывающимся жениться на молоденькой. Все стремятся к прибавлению молодой крови для сохранения своей. Старые деревья омолаживают новой прививкой; растения, чтобы они не замерзали, защищают покрытием, – пальма, если около нее нет ее товарища, не приносит плода; одиночество, – что хорошего может оно принести, кроме меланхолии и даже отчаяния? Все животные, разумные и дикие, стремятся к обществу. Не будьте таким, как тот тупой философ, который, когда его спросили, какой возраст хорош для женитьбы, ответил, что когда молод, то рано, а когда стар, то поздно. Подумайте, ведь помимо того, что это будет для меня большим удовольствием, жить под защитой будет хорошо для вашего благополучия.

– Признаюсь, – сказал я, – что такие тонкие доводы, высказанные с таким изяществом и уменьем, убедили бы всякого, не обладающего такой опытностью в мирских делах и не свыкшегося так с одиночеством, как я; но столь непреложные истины не допускают риторических убеждений, потому что старику жениться на молодой девушке, если она такова, какой должна быть, – это значит оставить детей сиротами и нищими и в немного лет стать обоим одинакового возраста, потому что природа всегда заботится о своем сохранении и старик сохраняет свою природу, поглощая молодость бедной девушки. А если дело обстоит не так, то ее взоры направлены на то, что она должна унаследовать, а воля и желание – на мужа, которого она должна избрать. Но как бы выглядел я со своими сединами рядом с белокурой и белокожей девушкой, красивой и хорошо сложенной, если, подняв глаза, чтобы взглянуть на мою прическу, она нашла бы ее более гладкой, чем пятка, углы лба голыми, как темя у случая,[81] а бороду более курчавой и седой, чем борода Сида?

– Об этом вам нечего беспокоиться, – сказала она, – потому что у Хуана де Вергара есть краска такая черная и прочная, что всех приходящих к нему с сединами мужчин и женщин он делает такими, что по выходе от него их и не узнаешь.

– Благодаря такому обману, – сказал я, – даже они сами себя не узнают, и я твердо уверен, что эта слабость рождается из незнания нашей внешности; потому что я не знаю, для чего нужно скрывать и прятать свои седины, разве только для занятия кожевников, так как они не отказываются ходить с руками, похожими на португальское черное дерево.[82] И действительно, те, кто об этом знают, обладают такой удачей, что не обманывают никого, кроме самих себя; потому что все знают об этом и поэтому прибавляют им гораздо больше лет, чем им есть на самом деле, а они не сознаются в своей ошибке до тех пор, пока из-за какой-нибудь болезни не перестанут краситься и, посмотрев на себя, находят свою бороду похожей на повешенную сороку.[83] А если краска не вполне совпадает с цветом волос, – что очень обычно, – то, попав на солнце, борода переливает как радуга. Если бы, покрасившись, можно было восстановить ослабевшее зрение, возместить отсутствие зубов, придать прежнюю силу ногам и рукам или уменьшить годы, чтобы обмануть смерть, – мы все это сделали бы. Но смерть поступает с окрашенными, как лиса с ослом из Кум,[84] который надел на себя шкуру льва, чтобы пугать зверей и пастись в безопасности, а лиса, увидя его ходящим так медленно, посмотрела ему на ноги и сказала: «Ты осел». Так же и смерть смотрит на покрасившихся и говорит им: «Ты старик». Пусть красится, кто хочет, а мне нравится светлое больше темного, день больше ночи, белое больше черного. Я больше хочу быть похожим на голубя, чем на ворона, и слоновая кость красивее черного дерева. Если бы бороды, вместо того чтобы становиться из черных белыми, делались из белых черными, насколько они были бы ненавистнее из-за темного цвета! В конце концов, серебро веселее черного дерева; значит, недостаточно жениться, а надо еще и почерниться?

– Ну, – сказала моя хозяйка, – ведь этим утаивается несколько лет, а без этого их нельзя отрицать.