Жизнь Марлен Дитрих, рассказанная ее дочерью

Невозмутимо, словно бубня катехизис, сын еще раз пообещал отцу, что исправится, защитит славное имя Дитрихов от любого намека на скандал, приложит все старания к тому, чтобы семья получила страстно желаемое – сына, которым можно по праву гордиться. Луи обворожил бы кого угодно. Ежемесячный ритуал «указания Луи на его ошибки» неизменно оканчивался рукопожатием, почтительным щелканьем каблуков, тостом за кайзера, запиваемым отличным шампанским из знаменитых отцовских погребов. Затем неисправимый Луи возвращался к своим занятиям по осчастливливанию прекрасной половины германского народонаселения.

Однако, когда он перенес свои таланты на родительский дом и соблазнил одну из горничных, терпение лопнуло уже у матери, и она взяла дело в свои руки. Никаких разглагольствований и уж конечно никакого шампанского! Она просто объявила во всеуслышание: «Луи женится!»

Дитрихи созвали семейный совет. Прибыл весь немалочисленный клан: братья, сестры, дядюшки, тетушки, кузины и кузены, – кто в пышных ландо, кто верхом на рысаках, кое-кто в даймлеровых «быстроходках», от которых шарахались лощеные лошади в упряжках. За покачиванием шляпок и подкручиванием усов, под звяканье мейсенского фарфора и звон баварского хрусталя перебирались достоинства всех берлинских девственниц – так тщательно, словно изучалась военная цель. Началась кампания по поискам невесты, способной «держать Луи в узде». Но далеко дело не продвинулось. Вероятно, слухи о репутации Золотого Сокола просочились чуть ли не во все хорошие дома. Гордые прусские мамаши сомкнули ряды, напрочь отметая самую возможность внесения своих невинных дочерей в списки кандидаток на брак с таким скандальным субъектом. Пока семейство занималось поисками, Луи, по своему обыкновению, с удовольствием предавался амурам и верховой езде.

Перечень невест свелся до минимума. А точнее, до одной кандидатуры в лице скромной и даже не лишенной привлекательности дочери ювелира. Ее отец делал часы прекрасной работы, настоящие произведения искусства. Приданое за девицей предполагалось немалое, а ее семья сочла за честь отдать дочь за аристократа.

Вильгельмина Элизабет Йозефина Фельзинг была девушка примерная. Повиновалась матери, почитала отца и ничего не ждала от жизни – только возможности исполнить надлежащим образом свой долг. Особой красотой она не отличалась, зато была неглупа и добропорядочна. В ее карих глазах порой прыгали чертики, но она редко позволяла себе фривольность. Не то чтобы ей недоставало теплоты или душевности. Позже она оказалась способна на подлинную страсть, но даже тогда, поставленная перед выбором, неизменно отдавала предпочтение долгу. Ничего странного – она была немка. Женщина викторианской эпохи, она знала свое будущее и принимала его как данность. Она достигла возраста невесты, и вскоре отцу предстояло передать ответственность за ее жизнь подходящему мужу. Она хорошо помнила свое место в берлинском обществе – место дочери преуспевающего ремесленника. Йозефина, как ее называли, была отменно вышколена. Она изучила обязанности хорошей жены: надзирать за слугами, лично присматривать за безупречностью складок на скатертях и салфетках, за еженедельной полировкой серебра, выбиванием ковров, за сменой на зиму и на лето оконных драпировок. А также – проверять содержимое кладовой, составлять с поваром меню на каждый день, вышивать монограмму мужа на его белье и рожать наследников.

Ей как раз исполнился двадцать один год, когда Луи Дитрих, покорившись судьбе, пришел с визитом вежливости в дом ее родителей. Стоя как положено рядом со своей горделивой матерью, Йозефина смотрела на приближающегося жениха. Его мужская красота пронзила ее, и, приседая в реверансе, вместо того чтобы опустить глаза, она не смогла оторвать изумленного взора от его лица.

– Фрейлейн Фельзинг, – пробормотал он, прикладываясь губами к ее холодной руке, и для этой чувствительной, но отнюдь не блестящей девушки время остановилось. Она полюбила его! Страсть, неподвластная времени, безусловная, необъяснимая, порой нежеланная – сквозь измены, кровавую бойню войны, даже после его смерти, – до конца ее дней.

Она была в белом кружевном платье и кашемировой накидке, защищавшей от зимнего холода. Фату придерживал традиционный миртовый венок, прочное кольцо которого символизировало девственность – девица викторианского времени в парадном убранстве. Луи, сменивший офицерский мундир на столь же франтоватую форму лейтенанта имперской полиции, высился подле нее в темно-фиолетовом облачении с обильным золотым галуном. Они произнесли брачные обеты по англиканскому обряду. Стоял декабрь 1898 года; ей было двадцать два, ему – тридцать.