Жизнь Микеланджело

…Небо избавило меня от земной юдоли. Сжалься надо мной, мертвым еще при жизни!.. Ты умер для смерти и стал бессмертным; ты не должен больше опасаться изменчивости желаний и самого бытия (я пишу это и почти завидую…). Судьба и Время, несущие нам лишь ненадежные радости и верное горе, не смеют переступить ваш порог. Ни одно облачко не затеняет вам света; бег часов не властен над вами, равно как необходимость и случай. Никакой мрак не в силах погасить исходящего от вас сияния, а день, как бы ни был он ясен, ничего к нему не добавит… Своей смертью, дорогой отец, ты учишь меня умирать… Нет, смерть не худшее из зол для тех, чей последний день на земле будет первым и вечным днем у престола господня. Там, по милости божьей, я надеюсь и верю, что встречу тебя, если разум мой сумеет заставить мое хладное сердце отряхнуть с себя земной прах и если на небесах (среди прочих добродетелей) расцветает и истинно высокое чувство любви, связующее отца и сына.[212]

Итак, ничто не удерживает его больше на земле: ни искусство, ни честолюбие, ни привязанности, ни надежды. Ему шестьдесят лет, жизнь в сущности кончена. Он одинок, уже не верит в свои творения, призывает смерть и страстно желает избавиться, наконец, «от изменчивости желании и самого бытия», от власти «бега часов», тирании «необходимости и случая».

Увы! Увы! Я предан незаметно промчавшимися днями. Я ждал слишком долго… время пролетело, и вот я старик. Поздно раскаиваться, поздно раздумывать – у порога стоит смерть… Напрасно лью я слезы: какое несчастье может сравниться с утраченным временем…

Увы! Увы! Оглядываюсь назад и не нахожу дня, который бы принадлежал мне! Обманчивые надежды и тщеславные желания мешали мне узреть истину, теперь я понял это… Сколько было слез, муки, сколько вздохов любви, ибо ни одна человеческая страсть не осталась мне чуждой.

Увы! Увы! Я бреду, сам не зная куда, и мне страшно. И если я не ошибаюсь, – о, дай бог, чтоб я ошибался, – вижу, ясно вижу, создатель, что мне уготована вечная кара, ожидающая тех, кто совершал зло, зная, в чем добро, И я не знаю ныне, на что надеяться…[213]

Часть вторая Отрешение

I Любовь

I' me la morte, in te la vita mia.[214]

И когда он отрешился от всего, чем жил раньше, в опустошенном сердце пробились ростки новой жизни, вновь зацвела весна, чистым пламенем зажглась любовь. Но в ней уже не было почти ничего чувственного или эгоистического. Это – обожествление красоты, для чего какой-нибудь Кавальери был только поводом. Это – исполненная благоговения дружба с Витторией Колонна, проникновенное единение двух душ, нашедших себя в боге. Это, наконец, отцовская нежность к осиротевшим племяннику и племяннице, сострадание к бедным и слабым, святое милосердие.

Любовь Микеланджело к Томмазо деи Кавальери способна смутить ум обывателя, не только предвзято, но и не предвзято настроенного. Даже в Италии конца Возрождения это чувство могло быть истолковано превратно. У Аретино встречаются подобного рода гнусные намеки.[215] Но оскорбления людей, подобных Аретино, – а такие всегда найдутся, – не могут запятнать того, кто носит имя Микеланджело. «Они создают себе образ Микеланджело по собственному образу и подобию».[216]