«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

«…Мой начальник активно занимается коллекционированием бронзовых статуэток и золотых побрякушек, нахапал уже с полтонны, мне же это ни к чему, у меня другой интерес. Други мои! Вы такого не видали! Среди дурацких сентиментальных открыток (для отвода глаз), где немецкие солдафоны с умиленными лицами обнимают пышнотелых прусских барышень, найдете порнографические открытки и фотографии из борделей. Что они вытворяют! Посмотришь… и с конца капает! Учись, деревня!»

В посылках были выявлены и изъяты следующие незаконные вложения:

Так, капитан Маев, начальник финдовольствия стр. полка, имевший ранее начеты за злоупотребление служебным положением, пытался переслать 3000 немецких марок, 5000 польских злотых.

Ст. лейтенант Мишульянц А., переводчик, замаскировал среди отправляемых вещей немецкий орден Железный крест первого класса, фашистские значки, охотничий нож, инкрустированный камнями и дарственной гравировкой: а старшина Ковалев — мундир фашистского офицера, шевроны СС и СД, даже изготовленный на убитого немца крест.

Резолюция командующего армией генерал-полковника Смирнова: «Разослать по месту службы. Прокурору совместно с органами «Смерш» провести расследование по каждому конкретному случаю».

Младший лейтенант Павлович И.К.[40]

Здрастуй моя дарагая Дарья Ягоровна!

Посылаю табе свой паклон по самый пояс. Дарья Ягоровна я жиф и здароф таво и табе жалаю.

Таперича не то что давича у меня таперича ты не просто баба, а ахвицерская жана, а патому не пазваляй сабе Дарьей кликать, а пушай табе Дарьей Ягоровной кличут, так антилегентную даму завут.

Посылаю табе 5000 рублей денег. Купи у хату итажерку с трюмой и часы с кукушкой… и поставь растительность с широкими листами — хвикусом называется. Свинью таперича у хату не пущай. Найди сабе бабу домработницей завут. Справ сабе юбку с прарехой по низу, чтоб была видна какая у табе хвигура… а ище купи сабе пудры и сыпь на морду не жалей.

Буть таперича антилегентной бабой. Гармонь маю продай, а купи сабе пианину с роялью, паставь в углу, где в прошлом годе тялушка стаяла… Знай сабе цену.

Вот и усе! Цалую.

С ахвицерским приветом к табе твой муж Анакентий Кузмич.

Старший лейтенант Федотов В.С.

Лешка, друг мой единственный!

Сам факт настоящего письма доказывает, что я жив.

Я цел и невредим, так как имею в кармане подкову, которую ношу с собой с 1943 года. Разумеется, здоров, иначе не мог быть разведчиком.

Лешка, дорогой мой, честное слово, нечего и сказать о себе: о моей профессии ты можешь много прочесть и услышать, я ее люблю всем сердцем, но говорить о ней — язык не поворачивается, боюсь, пошло выйдет.

Работать приходится много, старые мои товарищи накрылись почти все, теперь дали мне молодежь, их и учить надо и работать с ними, опыта у них никакого, хоть и много рвения, так что приходится жить в постоянном напряжении: как бы самому не засыпаться, или как бы они не засыпались, все время надо смотреть за ребятами — не начудили бы.

Когда бывает свободное время — отдых, — работаю как парторг, когда совсем свободен — лежишь и мечтаешь. Правда, свободные дни выпадают после самых сумасшедшеньких дел.

Читаю мало. Но вот на днях взял в руки томик, который ты мне подарил и с которым я не расставался, моего любимого Есенина, потом не мог уснуть, искусал себе губы. Писать ничего не пишу, кроме разведсводок и донесений, даже письма очень редко. Писать рассказы нет времени, и не настолько я лжив и легкомысленен или, страшнее того, циничен, чтобы по-живому что-то набрасывать. Работа велика, сложна технически, требует отстоя и осмысления, да и писанину я, как ты помнишь, не люблю.

Больше думаю о последних днях войны, озверел малость. Что поделаешь — три года без родины, родных и без многих друзей, скольких из них зарыл в землю своими руками, про то лишь война ведает. Меня уважают все: подчиненные — как командира, командиры — ценят за храбрость, смекалку и исполнительность. А я себя уважаю не за награды — ордена и медали, — за то, что в одиночестве не закис, был честен и с живыми, и с мертвыми до конца.

В душе-то я тот же Василий Федотов. Те, кто помнят меня, и нынешние знают: дело делать умеет, веселый парень, хороший товарищ — и все.

Я повзрослел, возмужал, физически далеко не хиляк. В недрах наступившего мирного пейзажа гражданская жизнь мне не сулит ничего особенного. Думаю свою жизнь и дальше связать с армией, уверен, что мое призвание — быть военным, офицером, и для меня это не обязывающий долг, а служение, то, что я научился делать качественно. У меня хорошие учителя, вправляют мой умишко о чести и достоинстве советского офицера. Буду пытаться поступить в Военную академию или на высшие офицерские курсы, у нас тут уже началось шевеление по аттестованию офицеров и отбору кандидатов на учебу. Правда, не знаю, выдержу ли экзамены, из того, прошлого времени, ни черта не помню.

За тебя рад, от своих знаю, что ты учишься в институте. Уверен, что из тебя выйдет талантливый художник.