Жизнь на палубе и на берегу (повседневная жизнь моряков русского парусного флота)

12-го и 13-го января ветер уже превратился в крепкий и жестокий, какого еще у нас не было. Все полупортики, иллюминаторы были наглухо закрыты, верхние паруса убраны, пушки закреплены задними талями, чтоб не давили тяжестью своею борта. Я не только стоять, да и сидеть уже не мог, если не во что было упираться руками и ногами. Кое-как добрался я до своей каюты, в которой не был со вчерашнего дня, отворил дверь и не вошел – все эти термины теряют значение в качку – был втиснут толчком в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками в обе противоположные стены. Я ахнул: платье, белье, книги, часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я, было, расположил так аккуратно по ящикам бюро, – все это в куче валялось на полу и при каждом толчке металось то направо, то налево. Ящики выскочили из своих мест, щетки, гребни, бумаги, письма – все ездило по полу, вперегонку, что скорее скакнет в угол или оттуда на средину“.»

Выше мы говорили о штормах во время плавания в океанах. Что и говорить, океан есть океан, с ним шутки плохи. Однако не менее жестокие испытания подстерегали моряков даже на самых, казалось бы, рядовых каботажных переходах.

Из письма командира шхуны «Святой Дмитрий» лейтенанта Лосева о, казалось бы, ничем не примечательной перевозке пороха из Санкт-Петербурга в Ригу летом 1850 года. «В половине июля месяца 1850 года по распоряжению начальства я был назначен для провода вольнонаемного судна с пороховым грузом с охтенских пороховых заводов в Ригу. В артиллерийском департаменте Военного министерства мне приказано было освидетельствовать нанятое уже судно в прочности и достаточной вместительности для груза 11 000 пудов пороху, укупоренного в трехпудовые бочонки… Окончив погрузку, 19 июля я снялся с якоря, и 29-го был в виду острова Гогланда. Всю ночь было маловетрие, и мы находились почти на одном месте. В ½ 7-го часа утра от SSW начала быстро подыматься громовая туча, почему в ожидании шквала я приказал убавить парусов;

для закрепления брамселя было послано два матроса. В 7 часов ударила молния: она убила одного из находившихся на брам-рее матросов и вырвала кусок дерева из реи; потом косвенно бросилась в стеньгу, которую расщепила, и спустилась спиралью по мачте в трюм. Находившийся поблизости фейерверкер Воронов получил контузию в правую руку, которая была несколько часов в онемении. При падении молнии пламени не оказалось, но в некоторых местах на мачте остались небольшие обжоги. Из опасения, чтобы не загорелись рогожи на бочонках, мы сейчас принялись за открывание трюмных люков, откуда показался небольшой дым и запахло гарью. Общими силами начали лить воду в трюм около мачты. Впоследствии нашли несколько обожженных циновок. Гроза была кратковременна – всего три удара: с последним пошел проливной дождь. Для осмотра некоторых повреждений в рангоуте мы спустились в шхеры Аспэ, где и отдали последний долг убитому матросу. При этом случае все мы узнали на опыте глубокий смысл пословицы: „Кто на море не бывал, тот Богу не молился“…

8 августа, находясь на траверзе острова Руно, разорвало у нас марсель. От свежего противного ветра мы два раза принуждены были спуститься в Моонзунд, и только 23 числа пришли в Ригу. Все плавание, включая нагрузку и выгрузку, продолжалось полтора месяца. Надеюсь, что плавание это навсегда останется в памяти у всех находившихся на шхуне „Святой Димитрий“. Вероятно, всякий из нас, вспоминая удивительное наше спасение, усердно поблагодарит Создателя. Думаю также, что не забудутся и те лишения, которым мы подвергались в течение шести недель: без огня, без теплой пищи, почти без провизии, потому что запас наш, от сильных жаров в июле, весь испортился… У нас были общие лишения и общая радость – это окончание плавания».

* * *

Штормовки в море были делом весьма частым, и к ним обычно относились философски. Несмотря на частую ненастную погоду, свободные от вахты офицеры и матросы (если была такая возможность!) часами простаивали на палубе. Вид несущихся под всеми парусами кораблей всегда греет моряцкие души! Укачавшиеся жевали вымоченные в квасе и уксусе ржаные сухари, да сосали лимоны. Немного помогало.

Наверное, именно рассказы бывалых моряков побудили Гавриила Державина к сочинению достаточно известного в свое время стихотворения «Буря»: