Галстук его пропал. Мать Талоло так его испугалась, что убежала ночевать к соседям. Фактически от него сбежала вся семья, Говорят, что пьяный самоанец очень опасен.
Балла спросила Талоло, где он взял столько спиртного.
– Повар мистер Мурс, – сказал он, – давай мне вино и пиво, а потом старая миссис Мурс поставил две бутылки шампанского.
Любопытно, что сказала бы эта окаменевшая, заледеневшая старая дама в синих лентах, услышав, как ее обвиняют в том, что она «ставит шампанское». Несомненно, комичность этого предположения побудила повара записать свою кражу на счет старой леди, с которой он на ножах.
Вчера Генри приходил прощаться и после всяких вокруг да около сказал, что хочет взять Сими с собой на Савайи. Это был удар, так как Сими один из лучших наших работников. Вдобавок Джо поссорился с Фуси, который с тех пор не появлялся. Вечером я спросила Сими:
– Итак, ты уезжаешь на Савайи?
– Нет! – выкрикнул Сими. – Нет Савайи! Останься Ваилима!
– Мистер Стронг будет рад это слышать, – сказала я. – Он очень жалел, что теряет своего лучшего работника на плантации какао.
Этим утром Джо поручил Сими сделать кое-какие посадки, и, по его словам, он сам не мог бы сделать их быстрее и лучше Сими. Несомненно, тот хотел показать, что похвала не была напрасной.
У Талоло в помощниках человек с Фиджи. Его зовут Томас. В первый день здесь он помогал при посадке и, воспользовавшись случаем, заверил меня, что он не какой-нибудь простой самоанец или презренный тонганец.
– Я не Самоа, не Тонга – я Фиджи. Я не немецкий, нет, я, – и тут он гордо ударил себя в грудь, – я Англия!
Внешне это вполне привлекательный юноша, только глаза у него чересчур широко распахнуты, как бывает у ненормальных. Надеюсь все же, что его мозги в порядке.
Вместе с почтой из Сан-Франциско прибыл «Таймс» с передовицей, посвященной письму Льюиса об истории с динамитом. Похоже, что с президентом действительно покончено. Статья в «Таймсе» очень толковая и остроумная.
Сегодня Льюис с Ллойдом ездили в город и поспели домой вовремя к обеду. Ллойд приехал первым, прихватив с собой Фануа. Я передала ей со слугой, который приносил от нее записку для Бэллы, рождественский подарок – белое вышитое платье, в самом деле очень красивое. Я послала ей лучшее, что у меня было. Она рассказала, что мистер Гэрр уже может есть ложкой. До сих пор ему приходилось сосать через соломинку.
Прервала запись, почувствовав, что лошадь вырвалась из загона. Я в этом никогда не ошибаюсь. Это оказался жалкий жеребец Генри. Говорят, если лошадь съест хотя бы один листик с куста, растущего перед домом, она тут же упадет замертво. Но по-моему, тот негодяй сожрал уже несколько целых кустов и готов съесть еще. Я вышла под дождь позвать Лафаэле. Все спали. Я тихонько окликнула его, но проснулась только Фааума. «Лафаэле», – сказала она ему прямо в ухо. «А?» – отозвался он испуганным сонным голосом и тут же добавил: «Да, мадам, что угодно?» – с полным добродушием, уверенный, что его могут будить только по моему требованию. Он больше не заговаривает о поездке на Тонга. Я думаю, Фааума пресекла это.
Бэлла отправилась на бал-маскарад, который должен был состояться в день рождения принца Уэльского, но много раз переносился из-за инфлуэнцы. Льюис тоже поехал, но сразу же вернулся с сообщением, что ожидается ураган. Мы поставили все ставни, и они кажутся надежной защитой, но в доме темно и душно.
1892 год
Ветер все крепчает. Днем вдруг со страшным треском рухнуло большое дерево и еще несколько деревьев поменьше. В атмосфере какое-то странное веселье. Работники стоят группками, с улыбкой на лицах, и, когда что-то падает, издают ликующие крики.