Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Зимой того же года женился мой самый старший брат. Встреча с его женой, трогательным и нежным белокурым созданием, привела к тому, что мое женоненавистничество начало понемногу испаряться, ибо этого тихого и незлобивого человека нельзя было не полюбить. Я стал смотреть на женщин другими глазами. Как раз в то самое время в доме у нас начала появляться девушка, которая мне очень нравилась. Она тоже была белокурой, тихой и нежной. Невеста Карлуши примиряла с идеей брака, ибо с таким созданием жить было можно. Трагедией стало то, что обе эти юные женщины рано умерли. Свояченица моя уже на третьем году их брака, а вслед за ней и другая. Не думаю, чтобы обе они были отмечены какой-то особой незаурядностью, но так уж случилось, что именно они произвели на меня, мальца, такое впечатление, что я отошел от своей оппозиции к женскому полу и даже стал охотно беседовать с девушками.

С сестрами также наступил период длительного перемирия. Объединив усилия, мы стали выпускать школьный журнал, в котором я и писал, и рисовал. Писал я в основном исторические очерки, которыми очень гордился, но которые никто не читал. Отец, обладавший красивым почерком, забавы ради переписывал наши опусы. Моя сестра Ляля рисовала. Товарищи участвовали рассказами и стихами. Вышли три тетради в формате четверти листа. Заметного успеха предприятие не имело, но оно каждый вечер сводило всю семью вместе и нас занимало.

На это время приходится, вероятно, и моя конфирмация, которая, однако, не осталась у меня в памяти. Пастор наш был строг и глух к открытиям естественных наук. Он не допускал сомнений в том, что наш Господь Бог собственноручно соорудил (создал) мир за какие-нибудь пять или шесть дней — он знал точно, за сколько. Я только помню, что мы с Гербертом фон Хёрнером и его кузеном Отто очень над этим потешались. О какой-либо набожности или просто вере не могло быть и речи. Должно быть, мы отнеслись к конфирмации как к пустой формальности, иначе я хоть что-нибудь запомнил бы об этом событии. Тем более удивительно, что уже спустя год и без всякого вмешательства со стороны я сам нашел путь к Богу. Иначе это трудно назвать, потому что во мне, шестнадцатилетнем, вдруг совершенно спонтанно возникло отчетливое признание Святого Духа, без того, чтобы я что-нибудь прочел о нем.

Мы снова переехали на новую квартиру — довольно просторную, на Петерштрассе, откуда отцу было недалеко до его работы. И здесь у нас оказался большой сад, на сей раз перед домом. Здесь у меня тоже была отдельная комната, при желании даже и отдельный вход со двора. Особенно горд я был тем, что столяр соорудил мне и темную комнатку, в которой я мог печатать фотокарточки. Фотография стала для меня настоящим спортом, которому я предавался с большим увлечением. И который лечил любые мои душевные травмы.

Но еще прежде, чем я по-настоящему обжился в этой комнате и вообще в доме, состоялось новое мое большое открытие — природы.

Прибалтийский союз владельцев мельничных предприятий обратился к моему отцу с просьбой стать у них чем-то вроде генерального секретаря, то есть проводить ежегодные собрания союза и защищать его интересы перед рижским генерал-губернатором и в министерствах в Санкт-Петербурге. Поскольку это сулило отцу изрядную мзду, он охотно согласился помочь людям, у которых не было навыка в сношениях с учреждениями власти. Так и случилось, что время от времени у нас в доме стали появляться простые и славные мельники. С одним из них, мельником из Бенена, что в часе езды от Митавы, мой отец даже по-настоящему подружился. Тот пригласил меня провести в Бенене каникулы, и родители отпустили меня к нему на четыре недели.

Симпатичная мельница помещалась за деревней на берегу большого красивого озера, берега которого поросли густым лесом. Посреди озера был остров с березовой рощей, в которой гнездились птицы.

Поместили меня не на самой мельнице, а в небольшом флигеле, в котором жил старший сын хозяина, увлекавшийся геральдикой художник.

Свой велосипед я захватил с собой; мы совершили ряд великолепных прогулок, прежде всего в городок Доблен, где я мог осмотреть руины рыцарского замка, пребывавшего, правда, в худшем состоянии, чем те, что я видел в Бауске. В руинах для меня всегда было что-то особенно привлекательное. Не потому ли я в отрочестве написал столько пьес о рыцарях?

Главным занятием для нас стала рыбалка. Поначалу, правда, мне пришлось туго — ведь надо было вставать до рассвета, но потом я втянулся. Ах, плыть себе на лодке по темной зеркальной глади озера, под небом, усыпанным невероятным количеством звезд, которые постепенно истаивали в серебряной утренней дымке! А вокруг тонкие призраки, сотканные из тумана, над водой и среди деревьев. Нежнейшие розовые тени на голубой, с металлическим оттенком воде. И тишина, поначалу прерываемая лишь робкими заспанными голосами птиц, потом их предутренним распевом и, наконец, мощным хором в лучах восходящего солнца.