Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Когда я вышел из туалета, Алексей спросил, нужны ли мне дрожки. Разумеется, мне нужны дрожки. Поскольку дальнейшее было ниже его достоинства, Алексей препоручил меня Василию. Тот проводил меня на улицу и свистом подозвал кучера.

Я пробыл у куратора два часа. Было около часа. Жизнь моя обрела вдруг новую колею. Старые рижские улицы, узкие, темные, загроможденные, с любопытством взирали на меня.

Quo vadis [5], яблочко?

Чей это смех? Да это я сам вдруг рассмеялся в пролетке. Мы, стало быть, одно и то же имели в виду, умный камергер и я.

Кучер обернулся ко мне:

Что вы говорите, сударь?

Почему он так странно осклабился? Или это вовсе не кучер, а кто-то другой восседает на козлах? Сама судьба, вмешавшаяся наконец, чтобы вывести заплутавшего бедолагу на его дорогу?

Вряд ли еще когда-нибудь по улицам старой Риги проезжал человек в таком же смятении, такой же пьяный, хотя ничего не пил. Однако в конце концов мы все же попали на Тукумский вокзал.

Мне нужно было готовиться к курсам. Нужно было сочинять письмо великому князю. И нужно было работать с моими учениками, с моим возлюбленным, дурацким ансамблем.

Мы хотели поставить «Ученика дьявола» Шоу или «Призраки» Ибсена, или «Арбенина» Лермонтова — вторую редакцию его знаменитого, но трудно осуществимого на сцене «Маскарада». Мы изводили себя репетициями, но у нас ничего не получалось. Освальд нам не давался, а Арбенин громыхал пустым пафосом. На сей раз был бессилен и я. То есть я представлял себе, как должны выглядеть эти роли, но не знал, как этого добиться. Видимо, был слишком молод.

И тут поступило известие, что великая Вера Комиссаржевская собирается шесть дней гастролировать со своим театром в Риге. «Сестра Беатриса», «Снег», «La locandiera» — сплошные деликатесы.

Это мы должны посмотреть! Вот хорошая возможность с толком потратить деньги. Я пригласил свой небольшой ансамбль на дни гастролей в Ригу. Они хоть и знали, как у меня обстоит с финансами, но когда я сказал, что неожиданно получил гонорар из Германии, успокоились. Мы репетировали до последнего дня, решившись взять самую трудную пьесу, ибо в «Призраках», наряду с суровым реализмом, нам чудились между строк начатки нового символизма.

А еще настал день, когда почта доставила мне письмо с короной на конверте. Некто господин Минкельдей писал мне по поручению великого князя Константина о том, что великий князь с радостью воспринял известие о моем намерении переводить его произведения и что он ожидает меня для переговоров. Соответственно последовал новый визит к Прущенко. Камергер с багровым лицом был настроен благодушнее прежнего, тем более что я сумел ему доказать, что времени даром не терял и успел основательно познакомиться с сочинениями августейшего пиита. В первую очередь я собирался взяться за перевод мистерии великого князя «Спасенный Манфред», задуманной как продолжение и завершение трагедии Байрона.

Прущенко даже поинтересовался, есть ли у меня соответствующий гардероб для визита к великому князю. Выяснилось, что такого гардероба у меня нет, ибо хоть венские костюмы выглядели еще вполне прилично, но он дал мне понять, что пред очи великого князя нельзя предстать в уличном костюме, и в смокинге тоже нельзя. При этой оказии я лишний раз убедился, насколько же он был умен.

Какая магия исходит все-таки от лица императорской крови! Куратор вновь вынул свой бумажник, вновь задумался, разглядывая его содержимое, прежде чем вручить мне купюры. Очевидно, он ожидал для себя великих милостей от великого князя-романтика.

Пожалуйста, не забудьте передать Его Императорскому Высочеству мое искреннее восхищение.

Я поясню великому князю, что мы вместе с вами составили план его сочинений, ваше превосходительство!

Мне так показалось, или и без того красное лицо куратора при этих словах покраснело еще больше? Довольным тоном он спросил, когда я намерен ехать в Петербург. Я сказал, что скорее всего недели через две, то есть в конце сентября или начале октября.

Вскоре после этого, одним очень ранним утром, мы отправились в Ригу — мой ансамбль и я. Я остановился в гостинице «Рим», все прочие поселились у родственников.

Так как я решил справить свой гардероб в Риге, то и отправился первым делом к портному. Визитка, зимнее пальто с меховым воротником, лучше всего котиком — это уж как минимум; надо ведь и перед слугами вельможного господина выглядеть пристойно. На лаковые туфли у меня давно все не хватало денег — значит, и лаковые башмаки. И красивая тросточка с изящной золотой ручкой.

Потом я поспешил в театр, чтобы узнать, в какой гостинице остановилась госпожа Комиссаржевская. Портье был вполне обходителен: где дама живут, он не знает, но господа артисты уже здесь, в театре, — как раз репетируют.

Могу ли я видеть госпожу Комиссаржевскую?

В этом он засомневался, но рубль серебром есть рубль серебром, и он отправился все разузнать.

Явился очень симпатичный молодой человек. Звали его Подгорный, он был актером, а заодно выполнял и секретарские обязанности. Он вежливо выслушал меня и выказал готовность услужить: