Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

И вскоре слишком непонятное для меня строение церкви предстало как стройное, очезримое здание великого архитектора. Или, выражаясь иначе, на примере моей возлюбленной химии: в своей ритмической организованности и математически точной правильности оно походило на таблицу элементов русского химика Дмитрия Менделеева — отца моей доброй знакомой Любови Дмитриевны Блок, — которая и по сей день остается остовом, альфой и омегой научных представлений о химии и физике.

Патер Лоттер вовсе не находил это сравнение шокирующим или кощунственным; более того, он даже поздравил меня с успехами в познании логически последовательного строения универсума, иногда заслоняемого хаотическими потоками мира.

Как известно, периодическая система элементов исходит из начального представления об атомном весе элементов, которые располагаются относительно друг друга в порядке нарастания веса — от малого к большему. Атомом в физике называют мельчайшую неделимую, элементарную частицу, которая в области человеческой телесной душевности сопоставима с чувствами и ощущениями. Отсюда-то и восходит к более сложным духовным конструкциям периодическая система церкви с ее заповедями, предписаниями и их истолкованиями.

Я и по сию пору думаю, что аналогия эта верна.

Церковь покоится не на оторванных от жизни, мистических догмах, но она учит, как, несмотря на все соблазны и страсти, вести простую, справедливую, добронравную жизнь, восходя от элементарных необходимостей повседневного общежития к бесценным необходимостям духовного свойства.

Элементы из периодической таблицы Менделеева обладают разным атомным весом — и точно так же различен удельный вес наших человеческих чувств, ощущений и мыслей. Стоит присмотреться к ним повнимательнее, как станет видно, что они выстроены подобно ступеням лестницы — по восходящей.

Периодическая система «атомов» церкви учит нас распознавать неизбежные поражения и — возможные — победы в хаотической массе жизни, учит нас любить наши поражения и даже желать их, а победы ценить за возможность благодаря им переходить от легких «атомов» ощущений к более тяжелым «атомам» познания.

Но познания не бывает без усилий и жертв. Кому хочется курить сигареты, тот должен за это платить. Величайший дар в том, что ничто не дается даром.

«Атомный» алфавит периодической системы элементов церкви прост. Он логичен: кто сказал А, с неизбежностью скажет и Б, ибо оно из А вытекает. Из «верую» вытекает «люблю», из «люблю» вытекает «следовательно, существую». А это и было то, в чем я нуждался. Не только в более высоком строе духа, но и в более основательном строе души и плоти. До сих пор я словно скользил в сплошном тумане по ломкому озерному льду. И вот наконец-то берег?

Церковные церемонии были переводимы. Кажущийся таким сложным обряд мессы был словесным растением, вьющимся вокруг вечного часового механизма духа, стремящегося к совершенствованию.

«Жертва», «спасение» и «милость»; как эти понятия могли быть чужими для того, кто был искушен в диалектике драмы?

В начале было Слово. Да, то был, пожалуй, путь, который я так искал. И Слово было Бог. То был не мир и покой, а борьба за порядок, основанная на принципе «атомных весов» ощущений.

Не могло не случиться так, чтобы неизбывный закон духовных гравитаций не привел меня в церковь. 30 января 1913 года, в Риге, я перешел в католическую веру.

Мудрые люди, коих на земле немало, позднее объясняли мне, что и не могло быть иначе, что рано или поздно мое эстетическое чувство все равно было бы уловлено пышной красотой католической церкви. Взглянуть бы этим людям разок на католическую церковь в Риге! На девять десятых она состояла из бедных литовских бабулек, пропахших бросовой рыбой, из полунищих прихожан епархии, не способных оплатить простейшие расходы. О пышности не было речи; бедность, усердие и смирение царили здесь.

Исповедь и причастие не причиняли мне головной боли, хотя, признаться, было немного не по себе ходить в католическую церковь в Митаве, где о ней презрительно отзывались все мои былые товарищи по евангелическому вероисповеданию. Но к этому привыкаешь. К тому же я, привыкший вставать поздно, ходил не на раннюю мессу.

Я рассказал о своем переходе маме. Она восприняла это с трогательным пониманием. Но, разумеется, вскоре по городу поползли слухи, злые языки крепко вцепились в мое католичество, не оставив на моем облике ни одного светлого пятнышка. Ничего подобного не было потом с теми, кто, намного позже меня, тоже стал католиком. Что ж, хорошо, что так вышло. За все надо платить.

Дни мои протекали в тишине, в которой, однако, не было ясности. Как вдруг однажды пришла телеграмма от Израилевича, в которой он просил меня срочно приехать в Петербург.