Читаем Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном полностью

В ноябре 1902 года, точнехонько в тот день, когда стукнуло полгода после моего дня рождения, я, делая визит ее брату, улучил минуту и задал ей роковой вопрос: он или я. Влепив мне настоящий поцелуй и сопроводив его фальшивыми слезами, она выбрала… обоих. Последовала великая трагическая сцена, во время которой мы шагали с ней туда- сюда по заснеженному саду за домом, луна поглядывала на меня с издевкой… Оставалось только посильнее хлопнуть дверью.

С мировой скорбью в груди — на конькобежную дорожку. «В память минувших утех». Один под луною на льду. Клятвы самому себе, не без истерики. Луч света, протянувшийся от Ориона; я принял его за ангела. Он утешил меня как друг, и я пошел домой. Дома, не чувствуя холода, написал сразу два любовных стихотворения. Стихотворения плохие, под Гейне, которым тогда на короткое время увлекся.

Это душевное потрясение стало началом моей писательской карьеры; с того самого 26 ноября я уже никогда не прекращал писать стихи. В первое время делал это непрерывно, позднее лишь периодами. Сентябрь 1910-го, лето 1913-го, январь 1914-го. По большей части — в духе разговора Гёте с Эккерманом от 18 сентября 1823 года — стихи по случаю. Поэтому я почти ничего из них не опубликовал, они казались мне слишком «частными».

Дома я поначалу никому не показывал свои вирши, зато раздобыл адреса некоторых известных поэтов. Им я послал свои опыты, и, как ни удивительно, все они мне ответили. Детлев фон Лилиенкрон написал даже: «ex ungue leonem» («по когтям узнаю льва»), что мне до сих пор кажется невероятным, так как стихи были плохи. Князь Шёнайх-Каролат, которого я особенно почитал, откликнулся более сдержанно, но в целом одобрительно. Рихард Демель даже прислал рифмованное четверостишие. Густав Фальке, Цезар Фляйшлен, Карл Буссе, поэтические боги того времени, ныне вполне забытые, тоже хвалили, кто меньше, кто больше, а кое-кто даже узнавал в моем дебюте себя! Короче говоря, я почувствовал свое призвание. Итак, я начинающий поэт, прочь сомнения. А с театром я сроднился давно, драматург был заправский. Надо ли такому гению еще учиться? Учебу я в надменности своей запустил. И остался на второй год в выпускном классе.

Отец, узнав об этом, только горестно покачал головой.

Любовная история с Франциской хоть и кончилась конфузом, однако на прочие искушения в этом роде не повлияла. Впрочем, связанные с этим чувственные опыты настолько ординарны и в то же время не существенны, что распространяться о них здесь было бы неуместно.

Правда, не могу не признаться, что всякая эротическая разменная мелочь дурно на меня повлияла. Я стал заносчив, тщеславен и глуповат, что, как правило, и возникает в таком сочетании. Я, как это свойственно возрасту, задирал нос, полагая себя неизмеримо выше других. К моему несчастью, окружающие поддерживали во мне это мнение о себе, ибо я, в общем-то, всем нравился, я был красив, высок, строен, умел вести себя в обществе и поддержать любой разговор.

В ту и следующую за ней зиму все мои сестры стали замужними дамами. Три из них вышли замуж за троих братьев, швейцарцев, из которых один был управляющим имением в Белоруссии, другой коммерсантом во Владивостоке, а третий, с кем я был особенно дружен, был инженером. Моя младшая сестра Лиза (Луза!) сочеталась браком с владельцем мыльной фабрики из Митавы. На ее помолвке я блистал как солист — декламировал стихи, пел, отчасти песенки собственного сочинения, разыгрывал сценки, отчасти костюмированные, и даже танцевал по ходу одной из своих музыкальных импровизаций. Теперь мне все это трудно себе и представить, настолько тот я стал себе чужим.

Наш дом опустел. Но в одиночестве была и своя отрада. Поневоле я стал много читать.

Поскольку я был, очевидно, весьма высокого о себе мнения, то и принялся прежде всего грызть гранит философии. Читал Спинозу, которого вряд ли понял, но на какое-то время возомнил себя убежденным атеистом. Сыпал кругом словечками Канта: «вещь в себе», «феномен», «ноумен», насмерть пугая подростков. Монады Лейбница привели меня к астрономии, которая до сих пор осталась большим моим увлечением. Альфа Кентавра стала моей избранной родиной, и я не уставал этим хвастать. Где только можно, я раскапывал толстенные исторические труды и делал вид, что их штудирую, но вряд ли что-нибудь из них действительно оставалось в моей памяти. Все это было обычной бравадой, нужной, чтобы понравиться. То и дело я щеголял тем, что сравнивал микрокосмос молекулы с макрокосмосом вселенной. Вел исступленные споры об идолопоклонстве, присущем всем религиям. Как славно, что мне не пришлось видеть себя тогдашнего со стороны.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека мемуаров: Близкое прошлое

Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном
Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Автор воспоминаний, уроженец Курляндии (ныне — Латвия) Иоганнес фон Гюнтер, на заре своей литературной карьеры в равной мере поучаствовал в культурной жизни обеих стран — и Германии, и России и всюду был вхож в литературные салоны, редакции ведущих журналов, издательства и даже в дом великого князя Константина Константиновича Романова. Единственная в своем роде судьба. Вниманию читателей впервые предлагается полный русский перевод книги, которая давно уже вошла в привычный обиход специалистов как по русской литературе Серебряного века, так и по немецкой — эпохи "югенд-стиля". Без нее не обходится ни один серьезный комментарий к текстам Блока, Белого, Вяч. Иванова, Кузмина, Гумилева, Волошина, Ремизова, Пяста и многих других русских авторов начала XX века. Ссылки на нее отыскиваются и в работах о Рильке, Гофманстале, Георге, Блее и прочих звездах немецкоязычной словесности того же времени.

Иоганнес фон Гюнтер

Биографии и Мемуары / Документальное
Невидимый град
Невидимый град

Книга воспоминаний В. Д. Пришвиной — это прежде всего история становления незаурядной, яркой, трепетной души, напряженнейшей жизни, в которой многокрасочно отразилось противоречивое время. Жизнь женщины, рожденной в конце XIX века, вместила в себя революции, войны, разруху, гибель близких, встречи с интереснейшими людьми — философами И. А. Ильиным, Н. А. Бердяевым, сестрой поэта Л. В. Маяковской, пианисткой М. В. Юдиной, поэтом Н. А. Клюевым, имяславцем М. А. Новоселовым, толстовцем В. Г. Чертковым и многими, многими другими. В ней всему было место: поискам Бога, стремлению уйти от мира и деятельному участию в налаживании новой жизни; наконец, было в ней не обманувшее ожидание великой любви — обетование Невидимого града, где вовек пребывают души любящих.

Валерия Дмитриевна Пришвина

Биографии и Мемуары / Документальное
Без выбора: Автобиографическое повествование
Без выбора: Автобиографическое повествование

Автобиографическое повествование Леонида Ивановича Бородина «Без выбора» можно назвать остросюжетным, поскольку сама жизнь автора — остросюжетна. Ныне известный писатель, лауреат премии А. И. Солженицына, главный редактор журнала «Москва», Л. И. Бородин добывал свою истину как человек поступка не в кабинетной тиши, не в карьеристском азарте, а в лагерях, где отсидел два долгих срока за свои убеждения. И потому в книге не только воспоминания о жестоких перипетиях своей личной судьбы, но и напряженные размышления о судьбе России, пережившей в XX веке ряд искусов, предательств, отречений, острая полемика о причинах драматического состояния страны сегодня с известными писателями, политиками, деятелями культуры — тот круг тем, которые не могут не волновать каждого мыслящего человека.

Леонид Иванович Бородин

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала
Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала

Записки Д. И. Лешкова (1883–1933) ярко рисуют повседневную жизнь бесшабашного, склонного к разгулу и романтическим приключениям окололитературного обывателя, балетомана, сбросившего мундир офицера ради мира искусства, смазливых хористок, талантливых танцовщиц и выдающихся балерин. На страницах воспоминаний читатель найдет редкие, канувшие в Лету жемчужины из жизни русского балета в обрамлении живо подмеченных картин быта начала XX века: «пьянство с музыкой» в Кронштадте, борьбу партий в Мариинском театре («кшесинисты» и «павловцы»), офицерские кутежи, театральное барышничество, курортные развлечения, закулисные дрязги, зарубежные гастроли, послереволюционную агонию искусства.Книга богато иллюстрирована редкими фотографиями, отражающими эпоху расцвета русского балета.

Денис Иванович Лешков

Биографии и Мемуары / Театр / Прочее / Документальное

Похожие книги

10 гениев бизнеса
10 гениев бизнеса

Люди, о которых вы прочтете в этой книге, по-разному относились к своему богатству. Одни считали приумножение своих активов чрезвычайно важным, другие, наоборот, рассматривали свои, да и чужие деньги лишь как средство для достижения иных целей. Но общим для них является то, что их имена в той или иной степени становились знаковыми. Так, например, имена Альфреда Нобеля и Павла Третьякова – это символы культурных достижений человечества (Нобелевская премия и Третьяковская галерея). Конрад Хилтон и Генри Форд дали свои имена знаменитым торговым маркам – отельной и автомобильной. Биографии именно таких людей-символов, с их особым отношением к деньгам, власти, прибыли и вообще отношением к жизни мы и постарались включить в эту книгу.

А. Ходоренко

Карьера, кадры / Биографии и Мемуары / О бизнесе популярно / Документальное / Финансы и бизнес
Русский крест
Русский крест

Аннотация издательства: Роман о последнем этапе гражданской войны, о врангелевском Крыме. В марте 1920 г. генерала Деникина сменил генерал Врангель. Оказалась в Крыму вместе с беженцами и армией и вдова казачьего офицера Нина Григорова. Она организует в Крыму торговый кооператив, начинает торговлю пшеницей. Перемены в Крыму коснулись многих сторон жизни. На фоне реформ впечатляюще выглядели и военные успехи. Была занята вся Северная Таврия. Но в ноябре белые покидают Крым. Нина и ее помощники оказываются в Турции, в Галлиполи. Здесь пишется новая страница русской трагедии. Люди настолько деморализованы, что не хотят жить. Только решительные меры генерала Кутепова позволяют обессиленным полкам обжить пустынный берег Дарданелл. В романе показан удивительный российский опыт, объединивший в один год и реформы и катастрофу и возрождение под жестокой военной рукой диктатуры. В романе действуют персонажи романа "Пепелище" Это делает оба романа частями дилогии.

Святослав Юрьевич Рыбас

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное