Жизнь начинается сегодня

— Это что? Это откуда?! Шуточки это? а?.. Это называется нападение классового врага! Борьба!.. Ну, посмотрим! Посмотрим, долго ли те гадины вредить и портить нам будут!

Отшвырнув от себя далеко обломок, Зайцев выпятил грудь и, как-то странно и необычно надувая губы, тише и угрожающе повторил:

— Посмотрим и поглядим!..

4.

Василий был на дальних полях, где и ночевал три ночи кряду. Приехав домой и еще по дороге от встречных узнав о том, что обвалился под трактором мост, что трактор надо чинить и что тракторист и медведевский Филька расшиблись и увезены в город в больницу, он стал возбужденно орать:

— Окаянные! Попадутся, ну, прямо изничтожу! И отвечать не буду за таких сволочей, которые это сделали!

— Василий, — с хмурой ласкою остановила его жена, — пошто ты так кричишь? Пошто свою голову в кажную дыру суешь? Об этим деле пущай начальники да старшие которые печалуются. А тебе что за забота? И так грозятся тебя изувечить, а вот и сюда ты опять лезешь.

— Молчи, — погасая и немного успокаиваясь, уже тише сказал Василий. — Мне обчеством, коммуной доверие дадено. Я за обчественное дело страдать да думать должен.

— Думальщик ты, — усмехнулась Вера. — За всех не передумаешь. А вот как, избави восподь, из-за угла огреют чем или насмерть зарежут, что тогда будет?

— Пострадаю! — выпрямился Василий и поглядел с гордостью на жену. — Вполне могу пострадать и не пожалею!

— Не пожалеешь? — укоризненно покачала головой жена. — А мы-то как? Думала твоя голова об этим? Мы в кою пору на ноги малость поднялись, голодовать, как прежде, перестали, а тут ты этакое...

Василий снял прохудившийся ветхий чирок с ноги, помял его в руках, потрогал пальцем и вздохнул.

— Заявлять надо...

— Чего заявлять? — встрепенулась Вера.

— Заявлять, говорю. Насчет обутков. Андрей Васильичу, завхозу.

— Все мы обносились, — уронила Вера, завязывая потуже концы линялого головного платка. Девчонкам бы на сарафаны попуте...

— Будет. Все будет, — вспыхнул Василий. — У коммуны все будет.

— Да... Ежели не угрохают где...

— Не угрохают. Руки коротки.

— А вот руки-то, видать, долги, коли трахтор напрочь почти-что изничтожили да парнишку с мужиком спортили. Долги руки-то, Василий.

— Ну, это... до времени, — немного спутался и потерял свой уверенный тон Василий. — До времени, Веруха. Дознаемся!

— Слышь, Василий, — Вера присела на край скамьи, на которой муж расположился с чирками, и вся вытянулась к нему. — Слышь, Василий: не лезь ты, куды не надо. Не скачи ты упрежде прочих мужиков.

Василий поглядел на жену, отложил чирки, похлопал себя по коленям, насупился.

— Упрежде прочих — не знаю, а вот позадь всех — не жалаю. Будет! Сколь годов мы с тобою на самом назаде были? Сколь годов и за людей-то, не токмо что чужие, а и сами-то себя не почитали? Сообрази и вспомни.

— Чего уж... — вяло согласилась Вера, всматриваясь в узловатые худые ноги Василия.

— Сообрази и вспомни. И вот теперь — не жалаю! Не жалаю, как прежде! На затычке не останусь. Меня обчество отметило. Похлопотал я насчет кормов. Сам боялся, что обсекусь, а не обсекся. Выдержал... А что до того, как там подкидные записочки про меня, то не страшусь. Ни вот эстолько!

Василий вытянул левую руку и правою отметил на грязном мизинце, на сколько он не страшится. Вера рассмотрела черную каемку грязи под ногтем Василия, быстро про себя подумала: «баню бы истопить!» и промолчала.

Продолжая разговаривать так с женою и доказывать ей, что он никаких-таких гадов вовсе не боится, Василий вдруг прервал самого себя:

— А Филька-то медведевский, он как, шибко искалечен?

— Сказывают, срастается рука. Руку у его в двух местах переломили. Правую.

— Ну, жалко парнишку! Такой язвенский, шустрый. И тракторист, Николай Петрович, значит, мурцовку у нас хлебнул. Это, видать, не в городе. Жалко трудящего...

Переобувшись, Василий стал ходить и шарить по избе по полкам, в старом пузатом устиньином шкапу, на шестке.

— Ты чего потерял? — заинтересовалась жена.

— Да вишь... — стыдливо ответил, не глядя на нее Василий. — Ищу, нет ли у тебя где хлебца... Хоть с ломоток.

— Хватился, — вскинулась оживленно, будто только этого она и дожидалась, Вера.

— Второй день как пайку приели. А когды выдадут, не сказывают. Ходила в контору, счетовод этот там молчит. Феклушка объяснила: убавять нонче пайку.

— Н-да-а... — промычал Василий и прекратил поиски.

— Картошка вареная вот оставшись. Поешь.

Василий жадно взял плошку с остатками картошки, круто посолил и, хрустя и чавкая, стал есть.

— Это ничего, — с набитым ртом, еле шевеля языком, умиротворенно говорил он. — Это ненадолго. Управимся, все будет.

— Будет ли? — опасливо вздохнула жена.

— Веруха!! — обернулся к ней Василий и на мгновенье выпустил плошку из рук. — Заткнись! Не расстравляй ни меня, ни себя! Сказано — будет! вот и все!

5.

Трактор стоял в бездействии. Было самое горячее, самое спорое время, а он торчал под сараем неподвижно, сбившись как-то на сторону, с поломанным кожухом, со свороченным рулем, как никуда негодный, ненужный, выбывший из строя дряхлый инвалид.