Жизнь начинается сегодня

А в полях цвела земля. В полях плавали тугие и духмянные запахи прели и брожения: взрыхленная почва готовилась жадно и неотвратимо к зачатию...

Глава десятая

1.

Плотник Андрей вошел в барак и окликнул Власа:

— Медведев, тебе письмо!

Влас, уверенный, что письмо из дому, быстро взял слегка измятую открытку, но, прочитав на адресе непривычное слово «местное», удивился.

Открытку писал кто-то чужой. Коротко и просто он уведомлял Власа, что в городской больнице (адрес такой-то) находится в хирургической палате на излечении мальчик Филипп Медведев, которого посещать можно по таким-то дням и часам.

Недоумению и тревожным догадкам Власа не было границ. Он никак не мог себе представить, почему Филька очутился в городе, в больнице, в какой-то хирургической палате, что с ним приключилось, какая беда, какая напасть.

Андрей, заметив огорчение и досаду на лице Власа, спросил:

— Плохие вести, что ли?

— Вот прочти-ка. Ничего мне непонятно.

Андрей внимательно и медленно прочитал открытку и возвратил ее Власу, успокаивая:

— Что-нибудь легкое. Ты не огорчайся прежде времени. Если бы опасное, предупредили бы, а то, видишь, просто зовут.

Влас вздохнул и задумался.

Ближайший посетительский день в больнице выпадал на послезавтра, и для Власа эти два дня тяжелого ожидания были непереносимы. Он ходил на работу как потерянный, не слушая товарищей, подчас не понимая обращенных к нему вопросов и делая не то, что надо.

Беспокойство и тревога о Фильке жгли его. Жгла и томила неизвестность. И вместе с тем вкрадывалось нежданно и другое: только теперь он внезапно и остро почувствовал, что здорово соскучился по семье, по дому и особенно по Фильке. Внезапно с небывалою остротой хлынули на него воспоминания о семье, — о Марье, о дочери, о сыне. Особенно — о сыне.

Сын — мужик, мужчина, будущий крепкий работник. Опора хозяйства. Часть и повторение его, Власа. О сыне все время гнездилась потаенная упорная и крепкая и невысказанная и не всегда осознанная мысль.

— И вот — живой (ах, что же с ним?). Филька вырос пред глазами, шустрый, смышленый, такой родной парнишка, которого не видал он несколько месяцев, о котором, казалось, позабыл и который где-то здесь поблизости, в городе, лежит больной и страдающий.

Савельич вечером накануне того, как итти Власу в больницу, ухватил волнение и беспокойство Медведева и подсел к нему.

— А ты не поддавайся, Медведев, — участливо посоветовал он. — Сходишь, поглядишь, в каком, значит, положении. А до времени зачем же сердце томить.

— И что это, скажи, там случилось? — ухватываясь за участие соседа, горестно недоумевал Влас. — По баловству или разве чем зашибло?!

— Ну, завтрева все разведаешь.

— Да уж, видно, завтра...

Это завтра, наконец, наступило.

Влас, неловко путаясь большими руками в белом халате, который заставила его надеть сестра, осторожно пошел по сверкающему, натертому полу в палату, где лежал Филька.

Сквозь широкие окна текли теплые солнечные полосы. Они тянулись ликующе и щедро по глянцевитому полу, ложились на белые стены, зажигали огнем медные ручки дверей. Они обливали сверканием ветхий халат на Власе, и ему казалось, что они преграждают ему путь и мешают итти туда, где за стенами, за одной из закрытых дверей скрывался Филька.

В палате, перешагнув невидимый порог мягко раскрывшейся пред ним двери, Влас растерялся: он увидел ряды одинаковых коек, покрытых одинаковыми серыми с полосами одеялами, он увидел одинаковых, так странно и пугающе похожих один на другого людей на этих койках.

Его растерянность длилась недолго. Откуда-то прозвучал радостный, знакомый голос:

— Тять, сюды!

Влас оглянулся, увидел на одной из ближайших коек остриженную голову сынишки и, скрывая охватившее его волнение и пряча горячую радость, прилившую к его глазам, быстро прошел к Фильке.

Солнечный луч тронул короткие волосы Фильки, озолотил их, зажег. Солнечный луч пролился в Филькины серые глаза и запылал там веселыми искорками.

— Какой ты... в халате-то, вроде... новый!

— Ну, ну! — похлопал его по плечу Влас и жадно и пристально разглядел неуклюжую, как белый обрубок, поверх одеяла забинтованную руку. — Здравствуй-ка! С тобой, Филипп, что это приключилось? Каким манером? Давно ли?

— Видишь! — возбудился Филька, и глаза у него запылали еще ярче, еще веселее. — Видишь, вот штука какая у нас в коммуне вышла...

Влас молча выслушал рассказ сына... Не прерывая, не задавая вопросов, он впитал в себя Филькины слова, нахмурился и беспокойно заерзал на белом табурете.

— Понимаешь, тять, им главное, чтоб трактор угробить! Чтоб убыток коммуне...

— Кому это? — вскинул Влас глаза на возбужденное, оживившееся лицо сына. — Кто такие?

— Кулаки! — уверенно объяснил Филька, как что-то непреложное и само собой понятное, и приподнялся на здоровом локте. — Для вреда коммуне стараются!

Влас мгновенье помолчал. Затем осторожно и не совсем уверенно переспросил:

— Подпилили, говоришь?

— В двух местах, — мотнул светлою головою Филька. — А мост-то ка-ак а-ахнет!..