Жизнь начинается сегодня

Дверь за Николаем Петровичем закрылась. Влас остался в бараке и пошел к своей койке. Сумрачные тени лежали на его лбу. Вдруг его охватило страстное и острое желание воротить ушедшего, остановить его и сказать ему какое-то слово, которое всколыхнуло бы его и наполнило глубоким и непоколебимым уважением к нему, Власу Егорычу Медведеву. Такое слово, которое докатилось бы до Суходольского, до Марьи, до односельчан и от которого там ахнули бы и заволновались. И еще охватила Власа неожиданная зависть к этому парню, который вот через короткое время прибудет в его, Власа, родную деревню и там займет какое-то положение, там будет встречен ласково и радостно. Впервые с тех пор, как покинул он в весеннее холодное утро привычный кров и кровные, родные места, впервые защемило у Власа на сердце, и он понял, что такое тоска.

Он лег на койку, завернулся с головой в постель и утонул в едких и томящих воспоминаниях.

4.

Наконец, выписался из больницы и Филька. И настал день, когда он пришел к отцу на работу. Он нашел Власа в светлом сарае, где в стуке топоров, визге пил и скрежете и свисте фуганков плясали на широких солнечных полосах мелкие древесные опилки и кругом желтой вкусной пеной клубились мягкие пахучие стружки. Влас стряхнул с брезентового фартука желтую пыль и щепочки и, отложив в сторону топор, шагнул навстречу Фильке.

— Ослобонился, герой? — весело спросил он. — Шагаешь?

— Выписала? — тряхнул Филька головой и с радостью вдохнул в себя ядреный смолистый дух свежего дерева. — Послезавтрева приезжают, заберут меня домой.

— Отгостился, значит? — пошутил Влас, разглядывая сынишку, который пытливо озирался кругом и ко всему с большим вниманием приглядывался. — Ну, обожди немного. Управлюсь, поспрошаю коменданта, чтоб тебе со мной до послезавтра пожить.

Филька вышел из сарая, где десятки рабочих вместе с его отцом стругали, пилили, обтесывали брусья и ладили рамы, перегородки, колоды, выбрался на удобное место и оттуда стал поглядывать на кипучую работу, которая шла вокруг. Он видел громадное здание, тянущееся ввысь шестью этажами. Он видел нескончаемые ряды квадратных отверстий для окон, он стал считать их и сбился. До него доносился рокот, треск и шум голосов. И необычное для него оживление и многолюдство на стройке и неосознанная им, но проникшая в его сердце стройность и налаженность рабочего труда восхитили его. Он выпрямился, приоткрыл рот, улыбка зашевелилась на его лице. И он подумал:

«Как тут ладно все! Весело-то как!»

Маленький деревенский мальчонка стоял с полуразинутым ртом возле строящегося городского многоэтажного дома, и проходившие мимо него оглядывались на него, усмехались. И кто-то с ласковой озорливостью крикнул:

— На строительство на советское глазеешь, пацан? А ты взбирайся-ка да поработай. Поработай...

Филька конфузливо сжался и отошел в сторону. Но этот окрик не надолго разбил его восторженно-созерцательное настроение. Он снова принялся глядеть на горячее оживление, на бодрую и толковую сутолоку, кипевшую на стройке. Он снова, задрав голову кверху, считал и все не мог сосчитать окна и двери этого громадного, незаконченного и растущего ввысь дома. И, удивляясь размерам этой громадины, поражаясь ею и прикидывая в уме, сколько домов суходольских надо, чтобы составился один этот городской дом, Филька преисполнился какой-то еще не вполне определенной и сложившейся обидой, чем-то вроде досады и зависти на то, что вот живут же люди в городах, где такие дома, где все не так, как в деревне, как в Суходолье. Это досадливо-завистливое чувство натолкнуло Фильку на неожиданную мысль: вот, наверное, почему отец не хочет уходить отсюда. Мысль эта крепко засела в его голову, и позже, когда в перерыве Влас повел его в барак и, переговорив с комендантом, устроил на своей койке, Филька ни к селу, ни к городу сказал:

— Тута хорошо, тятя!

— В бараке-то? — удивился Влас. — Чего ж тут хорошего?

— Нет, не в бараке. В городе. Дома строят. Весело. Все разное такое... у нас дома-то ничего такого нету...

— У вас дома... — сбоку лукаво посмотрел на него Влас. — А ведь ты давеча про дом как расхваливал!

— Дома тоже хорошо... — слегка смешавшись, возразил Филька. — А вот в городе, тятя... Хорошо. Ты, тятя, поэтому, вот потому, что тут хорошо, домой-то не приезжаешь?

Прямое Филькино предположение сбило Власа с веселого и благодушного настроения. Он прищурился, помолчал и сухо велел Фильке складывать свое барахлишко поаккуратней на койку:

— Базара не разводи здесь. Чтоб порядок и чистота были. Читай на стенке.

На стенке среди разных пестрых плакатов висели четко выведенные большими буквами на белом надписи: «курить нельзя», «соблюдайте порядок и чистоту», «пользуйтесь сорными ящиками!»

Филька уставился на надписи и плакаты, поглядел на чисто выметенный пол и прибрал свой узелок на отцовскую постель.

— Курить, написано, нельзя, — простодушно заметил он, — а вон дяденька курит, да еще другой в углу.

— Курят, — согласился Влас. — Не признают по темноте и несознанию порядка.