Жизнь наградила меня

Жизнь Хемингуэя ничем не напоминала довлатовскую. Американский классик в молодости не служил охранником в лагере, не обивал безнадежно пороги редакций, не бедствовал, не эмигрировал в другую страну и не умер от инфаркта в сорок восемь лет. При жизни папа Хэм был обласкан деньгами и славой, хотя уже лет через двадцать после его смерти даже соотечественники стали о нем забывать.

А Довлатов в юности не воевал в Испании, не ловил форель в горных испанских речках, не убивал тигров, не якшался с тореадорами и не жил на Кубе. Он не ловил кайф в парижских ресторанах «Куполь» и «Ротонда» и не дружил Гертрудой Стайн, Дос Пассосом, Эзрой Паундом и Скоттом Фитцджеральдом. Он не сочинил трех прекрасных романов и не получил Нобелевской премии за вполне заурядное произведение «Старик и море».

Живя в Америке, он был известен в России как журналист радиостанции «Свобода», а невероятная, непостижимая популярность на родине, как цунами, настигла его только после смерти.

Хемингуэй и Довлатов жили в разные временные отрезки XX века, на разных континентах, и говорили на разных языках. Но и тот и другой считали слово высшим проявлением человеческого гения и подарком Бога, в которого оба не верили и у которого не смели просить добавки. И обращались оба писателя со словом бережно и целомудренно.

Но и кроме отношения к слову, между Хемингуэем и Довлатовым много общего. И к тому и к другому писателю применимо удачное довлатовское выражение «Сквозь джунгли безумной жизни».

Хемингуэй никогда не учился в университете и никогда не жалел об этом. Довлатов был отчислен с третьего курса университета и тоже не огорчался по этому поводу.

Хемингуэй трансформировал способ самовыражения американцев и англоговорящих людей во всем мире (разумеется, читавших его произведения) и создал «как бы» простую, лаконичную, моментально узнаваемую манеру речи.

Проза Сергея Довлатова прозрачна, лаконична и узнаваема по прочтении первой же фразы.

В юности Эрнест Хемингуэй создал свой собственный кодекс чести, основанный на правде и верности, но не сумел следовать ему и не взял высоко поставленную им самим планку честности и благородства. Он совершил в жизни много ошибок, которые сам называл «провалами». Он изменял своим принципам, своей религии, своим женам. Только литературе он не изменил ни разу. И когда осознал, что как писатель не может больше быть равным себе, что он исчерпал себя, его жизнь потеряла смысл. 2 июля 1961 года он снял со стены свою лучшую английскую двухстволку, зарядил оба ствола и снес себе череп.

Довлатов был на тринадцать лет моложе Хемингуэя, когда его настигли почти те же синдромы и по той же причине. Довлатов решил, что исчерпал свои ресурсы, и покончил с собой другим способом – утопил себя в водке. Он пил, прекрасно сознавая, что каждый следующий запой может оказаться последним, а впервые о самоубийстве говорил и писал мне за двадцать лет до своей трагической гибели.

Его достоинства и недостатки сплелись в прихотливый узор, создав удивительный, трудный для родных и друзей характер. Сергей был добр и несправедлив, вспыльчив и терпелив, раним и бесчувственен, деликатен и груб, мнителен и простодушен, доверчив и подозрителен, коварен, злопамятен и сентиментален, неуверен в себе и высокомерен, жесток, трогателен, щедр и великодушен. Он мог быть надежным товарищем и преданным другом, но ради укола словесной рапирой мог унизить и оскорбить. Следуя заповеди «не суди» в литературе, он пренебрегал этой заповедью в жизни. Не перечесть, скольких друзей и приятелей он обидел, о скольких нес всякие небылицы! Кажется, только Бродского пощадил, и то из страха, что последствия будут непредсказуемы.

К нему применима поговорка «ради красного словца не пожалеет и родного отца». И действительно, отца своего он не жалел и писал о нем в издевательском тоне. Возможно, был уверен, что это остроумно, метко и непременно рассмешит всех, включая Доната Исааковича.

Прочтя «Эпистолярный роман» Довлатова с Ефимовым, я поняла, какой ад бушует в его душе. В своем последнем письме Сергей выразил суть своей внутренней трагедии четко и беспощадно. Оно свидетельствует о таком отчаянии, что, перечитывая его снова и снова, я не могла сдержать слез. Звучало это письмо как реквием самому себе.

Бог наградил его многими талантами. Кроме, наверно, самого главного: таланта быть счастливым.

Бродский и Довлатов: сходства и различия

Однажды после лекции, которую я прочла во Флорентийском университете, один студент спросил меня: «Чья судьба вам кажется наиболее трагической: Бродского или Довлатова? И кто из них больше страдал?»

Этот вопрос застал меня врасплох. Не хотелось разочаровывать юношу печальной правдой, но в философском смысле любая жизнь трагична. Достаточно вспомнить слова Бродского: «Вы заметили, чем это всё кончается?»