Жизнь наградила меня

– Я ничего не просил вас подписывать. Пока. Но наш разговор не должен быть известен ни одной живой душе… Очень рекомендую помнить об этом. – Он без улыбки протянул мне руку: – До скорого…

Щелкнул замок. Я оказалась в коридоре, среди дверей, одетых в броню.

Возвращаться на кафедру не хотелось. Мне нужно было побыть одной и как-то осмыслить происходящее. Во-первых, должна ли я делать КГБ одолжение и встречаться с Улой? С одной стороны, создается впечатление, что вся моя карьера повисла на волоске из-за этой встречи, с другой – действительно ли им так нужна Ула, чтобы вдребезги разбить мою профессиональную жизнь?

И, во-вторых, насколько серьезно предупреждение капитана держать язык за зубами? Я срочно должна была с кем-то поделиться. Разумеется, не с семьей. И Витя, и мама, как большинство советских граждан, панически боятся КГБ, и мой рассказ мог вызвать пару сердечных приступов. Но мне позарез нужен совет человека, имеющего опыт общения с этой организацией.

Я брела вдоль Дворцовой набережной, мысленно вычеркивая имена из длинного списка моих и родительских друзей. Одним – страшно признаться – я не абсолютно доверяла, других не хотела впутывать в эту историю.

Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. И тут в уме всплыло имя: Мелетий Олегович Малышев. Вовсе не друг семьи, но много лет назад аспирант моего отца. Фантастическая биография, головокружительная карьера… За очень короткий срок стал доктором наук, профессором и парторгом исторического факультета ЛГУ.

Это случилось после празднования двадцатипятилетия победы над Германией, когда Малышев был «рассекречен». Оказалось, что во время войны он двадцать два месяца был советским разведчиком в Германии, нашим живым Штирлицем. Его подвигу были посвящены несколько радио- и телевизионных передач. Его также чествовали в ГДР, где он встречался с бывшими коллегами, теперешними сотрудниками Штази.

Внешность у Малышева была интеллигентная и очень привлекательная: светловолосый, с арийскими чертами лица и ясными голубыми глазами. Добрая улыбка, учтивые манеры, приятный голос. В общем, совершенно не кагэбэшный образ, никак не вяжущийся с его тайной, лишь недавно обнародованной профессией… Он прекрасно знал историю искусств, музыку, литературу и, обожая редкие книги, питал слабость к букинистическим магазинам. Мелетий Олегович с большим пиететом относился к моему отцу и, пока папа был жив, часто бывал в нашем доме. Но за годы, прошедшие после папиной смерти, ни разу даже не позвонил. И все же я нутром чувствовала, что он – именно тот человек, который мог бы мне помочь или хотя бы дать дельный совет. Я позвонила ему из автомата. И – о удача! – он оказался дома.

– Что случилось? – спросил Малышев вместо приветствия, когда я назвалась.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Что-нибудь срочное?

– Да…

– Ты можешь сейчас ко мне приехать?

– Я бы предпочла встретиться на нейтральной территории… Например, в Летнем саду.

– Я буду у памятника Крылову через двадцать минут, – сказал он и повесил трубку.

У памятника Крылову прошло (минус война) всё мое детство. Почти каждое воскресенье мы с папой гуляли в Летнем саду или шли через сад, возвращаясь после детского утренника в Доме ученых. Я даже помню эпиграмму, посвященную этому памятнику:

Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как рЕзвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О, милые зверята,
Какие ж, выросши, вы будете скоты».

С Летним садом связана единственная в моей жизни двойка по литературе. Мы проходили Обломова, которого я ввиду его скуки тогда осилить не смогла. Наша учительница, которая из последних сил пыталась привить нам любовь к русской классике, моментально это усекла. Была у нее такая способность. Она вызвала меня и спросила, где встречались Обломов с Ольгой. Я тупо молчала, а с парт доносился свистящий шепот: «В… саду, В… саду».

– Они встречались в саду, – неуверенно ответила я.

– В каком же саду они встречались? – не отставала она, чуя блестящую возможность посадить меня в лужу.

– Я не могу помнить все сады и парки Ленинграда, – обиженно промямлила я. Ирина Евгеньевна рассмеялась и влепила мне двойку…

В юности и я назначала в Летнем саду свидания своим ухажерам. Мы бродили по тенистым аллеям среди мраморных статуй и читали друг другу стихи. Осенние листья шуршали и шелестели под ногами, и казалось, что жизни не будет конца…

Теперь, шагая к памятнику Крылову, я боязливо оглядывалась по сторонам: за каждым кленом и каждой богиней мне чудилась тень кагэбэшного капитана. Когда, наконец, в конце аллеи показался Малышев, я была готова покрыть поцелуями его арийское лицо.

Мой рассказ о возникшем из небытия американском дяде Жорже, о попытках КГБ уговорить его просить в СССР политического убежища, о его таинственной приятельнице Уле Вернер и, наконец, о моей сегодняшней встрече с капитаном КГБ занял не более двадцати минут. Малышев не задал ни одного вопроса.