Жизнь наградила меня

(Потом я узнала, что речь шла об Элизабет Тейлор, снимавшейся в советско-американском фильме «Синяя птица». Находясь в Ленинграде, Лиз купила у спекулянтов малахитовый столик, и таможня не знала, выпускать или нет. Тов. Климова выпускать не разрешила.)

Покончив с Элизабет Тейлор, Климова обратилась ко мне.

– Сегодня неприемный день, выйдите и запишитесь у секретаря на четверг.

– Я не выйду отсюда, пока вы не дадите справку, что я могу увезти в эмиграцию эти предметы. – И я поставила на стол сахарницу с колокольчиком.

Климова оторопела.

– Это всё, что у вас есть?

– Это всё, что я хочу взять с собой.

Лицо инструктора по культуре выразило недоумение по поводу никчемности предметов, но она взяла себя в руки.

– Это как раз нельзя.

– Почему?

– Потому.

– Где это написано?

– В инструкции.

– Покажите, пожалуйста, инструкцию.

– Не обязана.

– Я не уйду, пока вы не покажете мне инструкцию.

– А ну-ка вон отсюда! А то я милицию вызову.

– Да что это такое? – заорала я. – Есть в нашей стране законы, в конце концов?

– Нет в нашей стране законов, – рявкнула Климова.

Мою ярость как рукой сняло.

– Ах, вот как? Интересно. Я не ослышалась? В нашей стране нет законов? Согласитесь, это довольно необычное заявление, и я очень надеюсь, что вы от него не откажетесь. И, пожалуйста, включите завтра вечером приемник, вы услышите его по Би-би-си.

– Это нечестно, – вдруг по-бабьи заныла она. – Мало ли что может вырваться сгоряча.

– Да, чего не бывает, – посочувствовала я. – Я полагаю, что сейчас-то вы покажете инструкцию, в которой сказано, что сахарница и колокольчик запрещены к вывозу из СССР.

Вместо ответа Климова сняла трубку и деловито сказала:

– Юрий Иванович, зайдите на минутку.

В кабинет вошел человек с фигурой гигантского спичечного коробка. В толстых стеклах его очков глаза не просматривались – в них отражалась настольная лампа.

– Они вот, – Климова показала на меня пальцем, – требуют инструкцию, чего вывозить нельзя.

– А ничего нельзя, – беспечно сказал Юрий Иванович.

– Покажите мне, пожалуйста, инструкцию.

– Какую вам еще инструкцию? Вон рядом с дверью русским языком написано: произведения искусства, бронза, серебро, старинные самовары.

– А мельхиоровые сахарницы?

– Какие еще сахарницы?

– Эту, например. – И я протянула ему сахарницу и колокольчик.

– А вот эту как раз нельзя.

– Да почему?

– Да потому. – И, обратившись к Климовой, ласково сказал: – А вы, Галина Андреевна, не нервничайте из-за всякой ерунды. Действуйте по закону.

– Но в нашей стране, как я сейчас узнала, нет законов.

– Что-о? Что это вы сказали? – радостно переспросил Юрий Иванович, и глаза его зажглись в предвкушении легкой расправы.

– Ничего, ничего, мы разберемся, – сказала Климова и, выйдя из-за стола, проводила начальника до дверей. Потом она тяжело вздохнула и сказала человеческим голосом: – Зря я, дура, его вызвала. Теперь от меня ничего не зависит. Можете, если хотите, поехать в Москву, в министерство культуры. Я сейчас позвоню инструктору и попрошу, чтобы вас приняли завтра.

Я озверела и поехала. Первым, кого я встретила в коридоре министерства культуры, был мой старинный приятель, художник Эдик Зеленин. Он стоял, прислонившись спиной к темно-бурой стене, и изучал носок своего ботинка.

– Эдька, привет, милый! Что ты тут делаешь? Неужели тоже уезжаешь?

– С чего ты взяла? Я только вчера вечером из деревни приехал. Думаю в Москве побыть немного.

– А в министерстве что делаешь?

– Приема жду. Мы в Измайлове новую выставку организуем. Ну я и приехал доложить, чтобы они успели заказать бульдозеры для ее, так сказать, своевременной ликвидации.

Мы обнялись и троекратно, размашисто расцеловались, думая, что прощаемся навсегда. Как оказалось, совсем ненадолго. Вскоре ему самому предложили вышвыриваться в Израиль. Но, не имея в организме ни капли еврейской крови, они с женой Таней и сыном оказались в Париже.

Приняла меня седая высокая дама с интеллигентным лицом. Протянула руку, пригласила сесть. Я вынула из сумки и поставила на стол сахарницу и колокольчик. Дама внимательно осмотрела мои сокровища и вздохнула.

– Боюсь, я вынуждена вас огорчить. Я не могу вам дать никакой справки. Дело в том, что я – специалист по предметам искусства девятнадцатого века, а это утварь, безусловно, более позднего периода. Вам надлежит поехать в комиссию при Третьяковской галерее. Они принимают по вторникам в Новодевичьем монастыре, но я бы советовала записаться заранее.

– Но это же не предметы искусства и даже не утварь. Это – хлам, но семейные реликвии.