Жизнь наградила меня

– Я не прошу. Я просто надеюсь, что делаю то, что Он одобряет.

Был бы жив дядя Гриша, он был бы счастлив услышать такой ответ…

Бродский за окном

Помню, какого страху нагнал на всех Бродский на банкете по поводу защиты моей диссертации. Гости были, по выражению нашей Нули, «сильно поддавши, а Оська в стельку». Столовая у нас была крохотная, и банкет, сдвинув столы, устроили в гостиной (она же мамина спальня).

Наша квартира располагалась на втором этаже, довольно высоком ввиду упомянутых уже четырехметровых потолков. Из столовой был выход на балкон, и там поочередно курили. И вдруг кто-то постучал снаружи, с улицы, в окно гостиной. Оказалось, что Бродский вышел на балкон, перелез через его боковую ограду, прополз по стене до окна и стоял на очень узком округлом карнизе. Он держался одной рукой за раму, а второй показывал, чтобы ему в форточку передали рюмку водки. То есть изображал Долохова. Мама закрыла лицо руками, все вскочили из-за стола и стояли как вкопанные. Крикнуть страшно, полезть за ним – невозможно. Иосиф постоял, слегка раскачиваясь, – не знаю, нечаянно или нарочно, чтобы нас попугать. Прошла, наверно, минута или две, но казалось, что вечность. Наконец он, прижимаясь к стене, добрался до балконной ограды, перелез и вошел в комнату с лицом «а что, собственно, случилось?».

Мы писали друг другу стихи – и «на случай», и без случая. К сожалению, в те годы не приходило в голову их сохранять. Большинство безвозвратно утеряно, и только несколько осталось в живых. К тому диссертационному банкету Бродский преподнес мне такие вирши.

Гость без рубля – дерьмо и тварь,
когда один, тем паче – в массе.
Но он герой, когда в запасе
имеет кой-какой словарь.
Людмила, сколько лет и зим
вокруг тебя проклятым роем
жужжим, кружимся, землю роем,
и, грубо говоря, смердим.

…

Друзья летят поздравить в мыле,
о подвигах твоих трубя.
Ах, дай мне Бог лежать в могиле,
как Витьке около тебя.

Середина, к сожалению, утрачена. Когда Бродский сказал, что «мыслит меня в роли Пимена», я попыталась некоторые стишки восстановить. Обратилась за помощью к автору. «Неужели ты думаешь, что я помню этот бред?» – любезно ответил поэт.

Кстати, впоследствии выяснилось, что не мне одной Бродский начинал свои поздравления вариациями на «Гость без рубля…». Так же начинается «Почти ода на 14 сентября 1970 года», которую Бродский написал на день рождения Саши Кушнера. Утешительно, что поздравление мне написано раньше. Защита диссертации произошла 7 июня, а кушнеровское рождение – 14 сентября 1970 года.

На французской промышленной выставке

Подули обманчиво теплые хрущевские ветры, и в Сокольниках открылась Французская промышленная выставка. Такое событие пропустить было невозможно, и я обзванивала приятелей на предмет, кто составит компанию. Откликнулся Бродский. Мы были там вместе и врозь – нас волновали различные аспекты жизни. Он не мог оторваться от павильона книг, я не вылезала из «La mode aujourd’hui». Черные стены, утопленные мигающие лампочки, всё заграничное, нос щекочут «Баленсиага» и «Диор», в уши льется Ив Монтан, а на стендах… Надо быть Бродским, чтобы это адекватно описать, но Бродский был к нарядам преступно равнодушен. Во всяком случае, мне так казалось. Впрочем, есть и другие мнения. Молодой денди Евгений Рейн, завсегдатай комиссионок, приходящий в неистовое волнение при виде заграничных шмоток, вспоминает о любви Иосифа к голубым рубашкам «Оксфорд», у которых воротник застегивается на пуговицы. Женя утверждает, что у Бродского в Ленинграде была одна такая рубашка, и он с ней не расставался. А когда воротник замахрился, и она стала непрезентабельной, Ося сильно закручинился. Но опытный находчивый Рейн посоветовал воротник перелицевать и тем самым вернул рубашке жизнь.

Но на Французской выставке Бродский игнорировал шмотки и пропадал в книжном павильоне. К сожалению, через два дня книжные стенды опустели. Разворовали всё, и павильон пришлось закрыть. Директор выставки прореагировал на это событие как истинный француз: «Какая высококультурная страна, в ней даже воры интересуются искусством».

В числе «экспонатов» был ресторан «Максим». И в меню значились омары. У нас вдвоем не хватало денег на одну омарью клешню, но Иосиф твердо сказал, что, не попробовав омара, в Питер вернуться никак невозможно.