Жизнь наградила меня

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

…

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданье потерян,
кружится шар.

(1981)

Год спустя Бродский посвятил Марине «Элегию»: «До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу в возбужденье…»

И, кажется, это было последнее обращенное к ней стихотворение…

Прошло еще семь лет. И в 1989 году Бродский обратился к своей Марине с такими словами:

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал на галерке китайским веером
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля

и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась
с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии

на панихидах по общим друзьям, идущим теперь
сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем

ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь – человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,

ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела,
глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем
бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

Конечно, это очень сильное стихотворение. Оно словно подводит итог, возможно, самому горькому этапу жизни Бродского. И все же… Строки «развлекалась со мной, но потом сошлась с инженером-химиком, и, судя по письмам, чудовищно поглупела» показались мне не просто чересчур жестокими, они показались мне недостойными его любви.

Ни по телефону, ни лично высказать Бродскому свое мнение я не осмелилась. Думаю, что он бы и слушать не пожелал. Но строки эти не давали мне покоя, и я написала ему письмо:

«Жозеф, прости иль прокляни, но не могу молчать. О чем ты возвестил мир этим стихотворением? Что, наконец, разлюбил М.Б. и освободился, четверть века спустя, от ее чар? Что излечился от "хронической болезни"? И в честь этого события врезал ей в солнечное сплетение?

Зачем бы независимому, "вольному сыну эфира", плевать через океан в лицо женщине, которую он любил "больше ангелов и Самого"?

В поэзии великие чувства выражались великими строками:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил, безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренне, так нежно
Как дай вам бог любимой быть другим.

Вот кто взял нотой выше.

Твоя Л.Ш.»

Реакции на этот демарш не последовало.

Его Автографы