Жизнь наградила меня

Среди клиентов агентства, где работал Дэвид, были Тина Браун и ее муж Гарольд Эванс – знаменитая и влиятельная журналистская пара, у них в гостях бывают светские и литературные сливки Америки. И вот через месяц после появления нового жильца у Тины Браун состоялся обед в честь дня рождения писателя Гора Видала. Одним из официантов был Дэвид, и я предоставляю ему слово, в моем грубоватом русском переводе.

«Обед был объявлен "black tie", то есть форма одежды – парадная. Дамы в большинстве в вечерних платьях, мужчины – в смокингах и бабочках.

За стол еще не сели, гости толпились в гостиной, и я разносил аперитивы. Вдруг открывается дверь, и входит мой жилец. В тех же брюках и том же пиджаке. У меня отвалилась челюсть, чуть не жахнул поднос с бокалами на персидский ковер.

Гости вокруг него сгрудились, на лицах восторг, будто Билл Гейтс или Шварценеггер пожаловали. Жужжат со всех сторон: "Джозеф, как чудесно, что вы нашли время… Джозеф, спасибо, что пришли… Джозеф, мы без вас за стол не садились… Джозеф, Джозеф, Джозеф…"

Меня он, конечно, не заметил, а если заметил, то не узнал. То есть ему в голову не могло прийти, что я могу тут оказаться.

Я проскользнул в кухню и говорю шефу: "Давай мне работу на кухне, выходить в зал я не буду, потому что морально и этически не могу обслуживать своего жильца. Я его хозяин все-таки… И вообще, откуда он взялся?"

Шеф-повар сказал, что Бродский – поглавнее всех тут будет. Он и нобелевский лауреат, и американский поэт-лауреат, то есть главный поэт Америки…»

От этой новости Дэвид совсем растерялся. Он так и не вышел «в залу», но крутился у дверей, разглядывая своего жильца, когда другие официанты сновали туда-сюда. И, сделал, кстати, довольно любопытное наблюдение. Он сказал, что Бродский сразу же сделался центром внимания и все гости внимали каждому его слову, забыв про Гора Видала, в честь которого был устроен этот обед. На вопрос, не показалось ли это ему ввиду «психического» шока, Дэвид уверенно сказал: «Нет». Все сидели, развесив уши, будто каждое его слово было на вес золота.

Бродский снимал Дэвидову студию около двух лет. Бывал он в ней нерегулярно – то по пять-шесть часов ежедневно, то неделями не появлялся. Платил за квартиру неаккуратно – иногда вовремя, иногда – вперед, а иногда чек от него не приходил по два месяца. «Звонить и напоминать ему я стеснялся, – рассказывал Дэвид, – а ведь только этими чеками мы могли оплачивать свою бруклинскую квартиру».

Доставалось Дэвиду и от его бывших соседей. Они звонили ему с жалобами, что Бродский сделал копии ключей, раздал их своим знакомым, и в студии то и дело ночуют русские. Они прокурили всю лестницу и ни днем ни ночью не запирают входных дверей… «Живем, как на вулкане», – жаловался профессор Рональд Спалтер, живущий на первом этаже.

Слушая Дэвидовы рассказы о вечере с Бродским в доме знаменитой журналистки Тины Браун: «Все гости внимали каждому его слову, развесив уши, будто каждое его слово было на вес золота», я невольно вспомнила реакцию малограмотного Нулиного родственника дяди Гриши, почти загипнотизированного Иосифом в другой части света.

Маргарет

Еще о родственниках. Леди Маргарет Каган, или Мара, как называют ее родные и друзья, оказалась моей троюродной сестрой, но, несмотря на этот факт, я познакомилась с ней только незадолго до нашего отъезда в эмиграцию.

Моя бабушка по материнской линии, Берта Крамер (о которой я писала во второй главе), была одной из четырнадцати детей елгавского фабриканта Льва Крамера. Все ее братья, сестры и их семьи жили до 1917 года кто в Петербурге, кто в Москве, а кто в Латвии и Литве. У всех у них хватило сообразительности эмигрировать из России после Октябрьского переворота.

Вскоре все контакты с родственниками, оказавшимися на Западе, прекратились. Советские анкеты интересовались: «Имеются ли у вас родственники за границей», на что советские люди (если они не самоубийцы) отвечали «нет».

Но в конце шестидесятых контакты начали восстанавливаться. Сначала появился родной мамин брат Жорж, а затем нас разыскала парижская мамина кузина Эльфа Сиддонс. Она-то и рассказала нам о Маре. Но сперва о самой Эльфе.

Фамилию Сиддонс Эльфа приобрела благодаря одному из своих многочисленных браков. Она утверждала, что актриса Сара Сиддонс, увековеченная на портретах Гейнсборо и Рейнольдса, является ее родственницей по мужу, и только благодаря нестыковке во времени (их разделяло почти два века) великие художники не смогли увековечить ее, Эльфу.