Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

— Некультурно, некультурно ведете себя, дорогой товарищ. Красивых женщин я не замечаю. Раньше замечал — теперь не замечаю. Жена пригрозила: с корнем, говорит, все повырываю… Так что вы, гражданочка, хотите для гостинцев взять? Вот пробуйте — дыня сушеная, плетеная, прямо из Ташкента сюда попала. Халва подсолнечная и арахисовая… А лещ копченый — пальчики оближешь.

— Вы голову не морочьте! — вспылил Курбатов, — председатель колхоза, наша женщина где-то пропала. Она вот недавно здесь была… Говорите, где она? Не то…

Продавец, видимо, понял, что от такого посетителя ему будет труднее отделаться, чем от назойливой мухи, и, шмыгнув своим крючкообразным носом, громко и членораздельно произнес:

— Да, была такая. Вспомнил. Она накупила целый ворох товаров. Потом подъехала какая-то подвода. Вместе с мужиком загрузили все это и укатили куда-то… Вот и все. А теперь, извините, не мешайте нам работать.

Курбатов ничего не ответил продавцу. Обеспокоенный взгляд метался по всем закоулкам магазина, словно разыскивая там пропажу. В конце концов он сообразил, что ему больше ничего не остается делать, как поверить этому не внушающему доверия человеку.

— Неужели соблазнилась этими пряниками дуреха? — вконец расстроенный, тараторил председатель, выходя с Анной и Агафьей из магазина. — Да, да, накупила, подговорила какого-то мужика и скорее домой, домой… Гостинцем порадовать… Ох, уж эти мне бабы! Как малые дети! А тут-то государственное дело заваливается! Еду в Самойловку! — решительно заявил он, поправляя сбрую мерина. — Ух, не могу сказать, что я с ней сделаю. Ведь на кого бы подумать! Человек человеком была, а оказалась тупицей бестолковой, халявкой… Сколько жизни сразу отхватила, сколько кровушки сразу почернело! Теперь хоть уж и поздно, но все равно найду ее. Ждите меня.

Курбатов отыскал под соломой кнут, легко запрыгнул в повозку, злобным окриком пугнул мерина.

Подняв облако пыли, пролетка помчалась в сторону пойменного луга, к дороге, ведущей в Самойловку.

…Несмотря на историю с Серафимой, этот день для Анны и Агафьи был волнующим. Первый раз в жизни им довелось побывать на таком торжестве. Речи, оркестр, красочные убранства — все это было для них чем-то сказочным, появившимся совсем из другого мира.

Серафиме на слете нужно было рассказать о том, как она добивается высоких надоев молока. Но, узнав об ее отсутствии, председательствующий беспомощно развел руками и с сожалением в голосе доложил:

— Знать, захворала… Что поделаешь?

После завершения слета Анна и Агафья еще долго сидели у колодца на толстом с прогнившей сердцевиной чурбаке. Волнения постепенно улеглись, начали появляться мысли о делах домашних, более близких и понятных.

Агафья заметила, что Анна как-то странно заерзала, без надобности начала то снимать, то снова завязывать косынку, торопливо застегивать и растегивать большие голубые пуговицы на рукавах платья.

— Это что за выверты у тебя получаются? Не сидится, как человеку. Загорелась вся, похвастаться, што ли, захотела? Теперь уж Василий Тимофеевич небось назад ворочается. Эх, Сима, Сима! Что же ты наколбасила! Вот уж он ей накрутит, — торопливо высказалась Агафья и, сама не зная для чего, протянула Анне метелочку черемицы.

— Да погоди же ты! — отмахнулась Анна то ли от произнесенных Агафьей слов, то ли от ее странного подарка. — Нудит в голове у меня мысля, аж все просверливает… А ведь другой продавец был в магазине. Тот был с черными усами, такой ладный, а этот рыжий… Нет, нет, не он, не он! Тот совсем другой, с черными усами…

Агафье Горюновой стоило немало трудов заставить Анну успокоиться, рассказать все чин по чину.

Близился вечер. Солнце уже наполовину спряталось за плотным частоколом краснолесья, разбрасывая по верхушкам сосен и широкому овсяному полю мягкие оранжевые прощальные лучи.

С востока, неся над собой облако пыли, возвращалось с пастбища стадо коров. Завидев его, встречавшие засуетились, мычание, перезвон ведер, радостные словечки приветствия, адресованные хозяйками буренушкам, усталое шествие обвешанного кнутами и котомками пастуха — все это дыхнуло на Анну и Агафью родным и дорогим. Всего лишь день их не было дома, а уже начинали зарождаться тоска, беспокойство, что будут упущены вот точно такие же, ласкающие душу безмятежные вечерние часы.

Женщины с нетерпением начали поглядывать на белесую полоску накатанной дороги, потянувшуюся к крутому косогору. Там должна, по их расчетам, скоро появиться двуколка председателя колхоза. Где-то у самой околицы запиликала гармошка, и, словно дождавшись, наконец, музыкального сопровождения, заурчали, за-э-э-кали и заквакали в застоялой воде пруда лягушки.

Оторваться от мысли о доме заставила Анну и Агафью подошедшая к ним пара. Вернее — подошла женщина с повисшим на ее плече мужчиной.

— Нажрался, скотина комолая! — скособенившись от груза раскиселившегося своего супруга, злобно процедила сквозь зубы женщина.

Анна и Агафья поспрыгивали с чурбака, уступая место, которое, как им показалось, необходимо было для передышки подошедшим.