Жизнь (не) вполне спокойная

В самом конце моего пребывания в Дании, уже весной, я приступила к роману «Что сказал покойник». Это единственная книга, которую я предварительно продумала целиком, и все благодаря хождению пешком. Ежедневно я шла пешком на работу и домой, а дважды в неделю ездила в Шарлоттенлунд, где до ипподрома приходилось идти через лес. Заняты были ноги, голова свободна, и я придумывала всякие истории.

С Аней и ее мужем я познакомилась через Войтека. Хватило пары задушевных бесед, чтобы нашлись общие знакомые. Аня прекрасно знала и моего первого мужа, и двух моих золовок, потому что до войны они ходили вместе в детский садик.

Это еще что, всякое бывает, но муж Ани оказался замешан в одну историю, в которую, по-моему, никто не поверит, но я клянусь, что ни одного слова не выдумала!

Фамилию Ани я не назову, потому что при всей ее обыкновенности муж Ани в некотором роде человек публичный, и он бы мне этого не простил. Я и так за долгие годы напакостила ему с нездешней силой, а уж сколько его тайн я никому не раскрыла, он сам не знает и даже сказать спасибо мне не может.

Так вот, шел он как-то по улице и вдруг увидел школьного приятеля. Оба ахнули, обнялись: «Как дела? Сколько лет, сколько зим!» — и отправились выпить кофейку. Именно кофейку, а не водки-пива, поскольку оба почти не пили. Понятно, начались воспоминания.

И только часа через два что-то у них не сошлось.

— Постой, постой, — заколебался один. — Погоди, в каком же это случилось году?

— В сорок девятом, — уточнил второй. — А что?

— Да нет, не может быть. Ты в каком году школу окончил?

— В сорок восьмом.

— Да ты что! А я в сорок девятом. Как же так получилось?

— Погоди-ка, — вдруг заинтересовался второй. — А ты в какую гимназию ходил?

— Батория.

— Не валяй дурака! А я Рейтана!

— Но ведь твоя фамилия Ковальский?

— Да нет же! Валевский. А ты разве не Петшик?

— Конечно, нет! Я Михаловский!

В скобках поясню, чтобы не было недоразумений, — настоящая тут только одна фамилия.

Сопоставили они свои показания и — на тебе: встретились на улице первый раз в жизни, раньше никогда друг друга в глаза не видели. Но знакомство завязалось, и муж Ани предложил:

— Знаешь, ошибка или не ошибка, а посидели мы хорошо, подружились, давай-ка знакомство закрепим. Я живу недалеко, пошли, познакомишься с женой, посидим еще.

Второй охотно согласился, пошли, Аня открыла дверь, взглянула и ахнула:

— Господи Иисусе! Янушек!

— Аня! — завопил в ответ Янушек.

И тут оказалось, что Аня и Янушек ходили вместе в детский сад, здесь уже не было никакой ошибки, а Януш всю жизнь приятельствовал с моим мужем, который, как сказано выше, посещал тот же самый детский садик.

И не пытайтесь меня убедить, что стечения обстоятельств невозможны. На свете бывает всё.

Возвращаюсь к «Покойнику». В письме было шесть плотно исписанных страниц, и Аня получила его в большом конверте с большим штемпелем «Образчик без стоимости». Как я поняла, ошарашенный цензор не мог решить, как сей шедевр оценить. Под вторую страницу я уже подложила копирку, поэтому хотя бы раз в жизни у меня был для издательства готовый конспект.

Наконец, я решила вернуться домой. В Дании прожила почти полтора года, конъюнктура явно ухудшилась, работы было меньше, а я снова соскучилась по жизни на родине. Деньги на очередную машину я накопила, но с начала года в Польше повысили таможенные пошлины на импортные автомобили до астрономической тогда суммы — сто пятьдесят злотых за килограмм. Столько заплатить я не могла, отказалась от покупки машины и поехала поездом. Здесь-то и разыгрался сумасшедший пердюмонокль.

Уезжала я вечером, с билетом в спальный вагон. В день отъезда к фру Харребю, у которой я жила, приехала Алиция и помогла мне упаковать вещи. В семнадцать часов пятнадцать минут мы обнаружили, что мне решительно не хватает чемоданов. Фру Харребю, сжалившись, отдала мне два своих старых чемодана, которые собиралась выкинуть, и разрешила их не возвращать, а выбросить на помойку в Польше. Алиция тоже привезла два чемодана, еще три были у меня самой.

Багажа у меня оказалось в общей сложности девятнадцать мест. Семь чемоданов, перинка в упаковке моей работы, одна большая пластиковая сумка, в которой я носила белье в прачечную, девять обычных магазинных пакетов и зонт. Перед отъездом я написала письмо Тересе и, как водится, забыла отправить. Письмо отличалось свободой слова, ибо в легкомысленных капиталистических странах у них есть дела поважнее, чем перлюстрировать переписку своих граждан, и потому я собиралась отправить его из Дании.

— Дай мне письмо, я опущу в ящик, ведь забудешь, как пить дать, — предложила Алиция.

— Да брось ты, — беззаботно ответила я. — На вокзале у нас куча времени, успеем.

Конечно, Алиция оказалась права, про письмо я снова забыла. В купе я втиснулась с трудом, вызвав сенсацию своей шляпой. Черная, с большими полями, как у Греты Гарбо, шляпка мне очень шла и притягивала взоры.

Поезд тронулся.

В Берлин мы прибыли в половине восьмого утра. Поезд стоял чудовищно долго, и я вспомнила про письмо.

— Сколько мы еще простоим? — спросила я у проводника, выходя из вагона.