Жизнь Николая Клюева

Леонид Борисов рассказал в своей книге «За круглым столом прошлого» о поэтическом вечере летом 1924 года в квартире прозаика Н.В. Баршева. Среди гостей Борисов называет, помимо Клюева, – Осипа Мандельштама (чье знакомство с Клюевым состоялось, очевидно, еще в эпоху первого «Цеха поэтов»), Акима Волынского, Виссариона Саянова, В.А. Рождественского, поэта-переводчика М.А. Фромана, поэтессу и – позднее – переводчицу Надежду Рыкову, П.Н. Медведева и еще некоторых менее известных литераторов.

«Клюев читал стихи, пересев на другое место, – вспоминает автор. – Он не читал, а как-то выгибался голосом, порою ныл, порою назидательно вдалбливал слушателям свой дактиль, гипнотизировал их голосом своим, напоминающим мяуканье кокетничающего кота. И все же так оно или не так, но преподносил Клюев подлинную поэзию, люби ее или отвергай, – как кому будет угодно».

«Так оно или не так», но доверия к рассказам Леонида Борисова было бы куда больше, если бы мемуарист припомнил, что среди его «дружеских пародий» на писателей, которые он систематически помещал тогда в ленинградской печати, были и «антиклюевские» стихи, содержавшие, между прочим, строки отнюдь не безобидные.

Вот как звучит эта псевдопародия – попытка обыграть одно из известнейших клюевских стихотворений:

Уму – республика, а сердцу – не скажу...

В журналы красные я редко захожу.

Пусть высохну я весь, пусть сгину, пропаду,

Моя тоска – о пышке на меду.

О небе пестрядном, где журавлиный грай,

Где некогда торчал мой заонежный рай,

О щуке и плотве, о добрых и о злых,

Где Князев пестует апостолов ржаных.

Где воблушка-судьба всхрапнула за чулком,

Моя тоска – я не скажу о ком...

Упокой, Господи, душу раба усопшего твоего...

Все это могло бы сойти, конечно, за шутку, пускай и беспомощную, если бы на дворе стояли иные – не советские! – времена (публикация относится к январю 1926 года).

В последние дни июля 1924 года Клюев пароходом уезжает из Ленинграда в Вытегру. «Осталось в памяти раннее летнее утро, – вспоминал И.И. Марков, – когда мы (Есенин, Чапыгин, Медведев, Иван Приблудный и я) пришли на пристань Литейного моста, чтобы проводить Николая Клюева, собравшегося в родную Вытегру. <...> Есенин был как-то лихорадочно возбужден и явно скучал, но едва показались первые пассажиры, приободрился и стал нарочито громко рассказывать, будто бы в Константинове вешали кулаков на конской узде...».

Весь август проводит Клюев в родных краях (насколько известно, его последнее пребывание в Вытегре). «От тихих Богородичных вод, с ясных, богатых нищетой берегов, от чаек, гагар и рыбьего солнца – поклон вам, дорогие мои! – пишет он Архиповым 18 августа. – Вот уже три недели живу как во сне, переходя и возносясь от жизни к жизни. Глубоко-молчаливо и веще кругом. Так бывает после великой родительской панихиды... Что-то драгоценное и невозвратное похоронено деревней – оттого глубокое утро почило на всем – на хомуте, корове, избе и ребенке. <...> Господи, как священно-прекрасна Россия и как жалки и ничтожны все слова и представления о ней, каких наслушался я в эту зиму в Питере! Особенно меня поразило и наполнило острой жалостью последнее свидание с Есениным, его скрежет зубный на Премудрость и Свет. <...> Но и Есенин с его искусством, и я со своими стихами так малы и низко-презренны перед правдой прозрачной, непроглядно-всебытной, живой и прекрасной. Был у преподобного Макария – поставил свечу перед чудным его образом – поплакал за вас и за себя, сегодня ухожу в Андомскую гору к Спасу – чтоб поклониться Золотому Спасову лику – Онегу, его глубинным святыням и снам».

Бывал ли Клюев после этой поездки на родном и любимом Севере? Ответ на этот вопрос неясен. Если и бывал, то, скорей всего, летом-осенью 1925-1927 годов. Б.А. Филиппов (впоследствии эмигрант, историк литературы и критик), навещавший Клюева в Ленинграде приблизительно в эти годы, вспоминает:

«Комната Клюева в уже Ленинграде,* [То есть после переименования города в январе 1924 года] кивот в полстены – с драгоценного письма новгородскими и строгоновскими иконами. Цветные огоньки лампад. Дубовый, плотницкого дела стол – и такие же лавки по стенам. На столе – книги. Тут и старописные «Смарагды» и «Винограды», и старопечатные, и новейшие увражи, и тоненькие книжечки самоновейшей поэзии.

Клюев рассказывает нам, как он странствовал по монастырям Севера:

– Стыдно, Борис, не побывать в Кирилловом да в Ферапонтовом. А какие там фрески Дионисия! Побывай, голубь, пока не порушена древняя святыня... А путь каков из монастыря в монастырь! Каналом узким-преузким – чуть пароход за берега не цепляет... И красота, и небо – такое далекое и нежное... Красив, ох, как красив наш Север!»

Вернувшись из Вытегры, Клюев привозит в Ленинград свое имущество, в том числе – книги, иконы, складни, которые в 1920-е годы он нередко продает или обменивает. Приблизительно к 1925 году относится письмо Клюева к Е.П. Иванову.