Жизнь Николая Клюева

«Дорогой Евгений Павловичь <так! – К.А.>, – пишет ему Клюев. – <...> Очень сожалею, что вы не удосужитесь придти ко мне поглядеть икон. Мне нужна Богородичная икона украшенная. У Вас таковых имеется несколько. Я бы Вам благословил редчайшего выговского Деисуса, что из моленной Андрея Денисова, медный новгородский складень и икону Архистратига Божия Михаила в рост, не в доспехах, а в далматике со сверами <так! – К.А.> в руках – XV-го века, чудной сохранности <...> Приобрести такие вещи, какие я предлагаю, Вам случается раз в жизни...».

Предлагал Клюев свои сокровища и ленинградскому историку искусства Эриху Голлербаху. В недавно изданной мемуарной книге Голлербаха «Встречи и впечатления» есть главка «Елейный Клюев», посвященная этой теме (автор явно не сочувствует поэту).

«Однажды (кажется, в 1924 году), – рассказывает Голлербах, – я отозвался на приглашение Клюева и побывал у него, не помню точно – где-то на улице Герцена или на улице Гоголя.

Дверь мне открыл «тихий отрок» с нагло-блудливым и благочестивым лицом. Низкая, но просторная комната Клюева точно воспроизводила палату времен тишайшего царя Алексея Михайловича. И сам хозяин был тишайший, сладчайший. Он поочередно предложил мне узорный железный фонарь древней архангельской работы, голландский горшок для цветов петровской эпохи и образ Нерукотворного Спаса. Цены были аховые. Хозяин ласковым тягучим голосом жаловался:

– Рази теперешние люди понимают древнюю красоту? Рази они чувствуют благодать божию? У всех одно на уме: суета сует и всяческая суета.

В глубине комнаты за широким пологом, сшитым из пестрой набойки, что-то шипело и булькало; густой запах щей разливался по комнате. В красном углу кротко мерцали лампады – зеленая, синяя, красная.

Клюев выдвинул из-под стола сундук и стал вынимать одну за другой старинные иконы. Среди них были, действительно, вещи дивной работы; были, может быть, и подделки, но очень искусные. Во всяком случае, в полумраке комнаты нельзя было установить степень древности этих темных досок. К сожалению, ни одна из них не была мне по карману.

На прощанье Клюев удивил меня:

– А вы чисто говорите по-русски. Приметил я вас давно и все думал, что вы иностранец, наверное – датчанин (он сделал ударение на первом слоге – датчанин), а вот поди ж ты ошибся...».

Весь этот пассаж отчасти опровергается сохранившимся письмом Клюева к Голлербаху, имеющим точную дату: 12 января 1928 г. «Извините за беспокойство, – пишет Клюев, – но Вы в камерной музыке говорили мне, что любите древние вещи. У меня есть кое-что весьма недорогое по цене и прекрасное по существу. Я крайне нуждаюсь и продаю свои заветные китежские вещи: книгу рукописную в две тысячи листов со множеством клейм и заставок изумительной тонкости. Труд поморских древних списателей. Книга, глаголемая «Цветник», рукописная, лета 1632-го, с редкими переводами арабских и сирских сказаний – в 750 листов, где каждая буква выведена от руки, прекрасного и редкого мастерства. Ковер персидский столетний, очень мелкого шитья, крашен растительной краской <...>. Древние иконы 15-го, 16-го и 17-го веков, дивной сохранности. Медное литье. Убрус – шитый шелками, золотом и бурмитскими зернами – многолетний, редкий. Все очень недорого и никогда своей цены не потеряет. И даже за большие деньги может быть приобретено только раз в жизни».

Совершенно ясно, что Клюев в этом письме обращается к человеку малознакомому, который никогда до этого у него не был и не видел собранных им ценностей. Тем более, что в самом конце письма содержится просьба – «приходить без посторонних чужих людей». Не подлежит сомнению: описанный Голлербахом визит состоялся не ранее января 1928 года (их знакомство, однако, восходит к более раннему времени).

Интереснее другой вопрос: каким образом попали к Клюеву «китежские вещи»? Голлербах утверждает, что Клюев «объезжал старообрядцев на Севере и скупал у них за гроши целые мешки древних икон...». Ссылаясь на Михаила Кузмина, Голлербах называет и другой источник: иконы писал якобы художник Мансуров, «а Клюев их в печке коптил», после чего «бойко поторговывал» ими. Думается, что на самом деле «заветные вещи» приходили к Клюеву разными путями (история персидского ковра рассказана выше). Часть их была, возможно, семейного происхождения; другая часть была собрана самим поэтом в Вытегре в первые послереволюционные годы – разгром православной церкви и преследования верующих тому, конечно, немало способствовали. Да и на берегах Невы в начале 1920-х годов шла оживленная торговля древнерусским «антиквариатом» – люди продавали вещи, ставшие ненужными и даже опасными, несли их в Торгсин или, в лучшем случае, – в Русский музей.