Жизнь? Нормальная: Повести и рассказы

Опять взмывают жаворонки и падают цены на парниковые огурцы. И опять она (весна) и он (Евдокимов Иван Степанович) неуклонно пробуждают к жизни соки земли, циклически воспроизводят помидоры и прочую клубнику.

Одиноко, но упрямо, таскает Евдокимов И. С. ведра с живительной, хватаясь то за печень, то за рукоятку насоса. И тут соседка по участку протягивает ему руку дружбы и резиновый шланг.

Растет производительность труда и большое чувство. Появляется время и Иван Степанович заканчивает работу над двустишием:

На грядке лук зеленый.
Употребим оный.

Да, тт. читатели, наши герои уже вместе употребляют и реализуют лук, равно как и другие дары сада и огорода. На рынке у них выработалась хватка (критерии оптимальной конъюнктуры) и приятный южный акцент.

…В один из вечеров той прекрасной поры, когда сходит (по четыре рубля за килограмм) клубника, он обнял ее там, где почки, и, боясь захлебнуться счастьем, с тупым оптимизмом стал смотреть на клумбу. Там росло на четыре рубля флоксов и на семь георгин в лучах догоравшего солнца в теперешнем масштабе цен.

— Тринадцать плюс четырнадцать, — цифровым кодом заговорил И. С.

— Двадцать семь, — суммировала она и они слились в поцелуе, непродолжительном по причине наличия летающих кровососущих.

Двадцать семь соток?

Это же вам… латифундия!

Я остаюсь жить

Мы молчали.

Никто не хотел умирать.

Мы внимательно завтракали океанической рыбой с острой костью и с неизвестным доселе экзотическим названием.

— Отличная кость, — оказал я, больно уколов палец. — Что если бы добавлять ее в точильные камни?

Взвешивая будущее нового абразива, я спросил:

— Ну, так как же свадьба у Бек-Гороховых?

Вчера вечером я дезертировал из подъезда этих Бек-Гороховых, сунув жене наш свадебный дар — электромочалку (при левом положении рукоятки агрегат рассекал говяжьи кости).

— Салат из картошки с танцами за шестьсот рэ, — компактно доложила дочь.

— Глупо. Хватило бы тридцать лет платить за…

— Это бывает раз в жизни, обыватель, — не выдер-жала жена.

— И больше.

Жена покраснела. Брак со мной был для нее третьим.

— Вспомни свою свадьбу. — Перед этой фразой жена словно бы выпила грамм двести змеиного яда.

— Был налет, было затемнение, были пельмени и тархун. Это зеленая водка, — разъяснил я дочери про тархун, так как она знала все про пельмени. — Пельмени ты подала с опозданием на четыре часа, но никто не расходился.

— И Геннадий не расходился, — с хорошим лицом прошептала жена.

— Какой Геннадий?!

Вдыхая аромат надвигавшейся схватки, дочь убавила газ под чайником.

— Это тот, который волочился за своими свояченицами? — спросил я голосом волка, притворяющегося бабушкой.

— Что значит «Д’Арк Жанна 241-18-48» в твоей записной книжке? — парировала жена. — Если б Геннадий остался в живых, женившись на сестре Маше, или наоборот, или они развелись бы с Лидой, — отрешенно считала варианты жена, — то я… Сухарь! Кислый рационалист!

Это было сказано мне и это было слишком.

Я всегда считал себя эмоциональной натурой. Художник по классификации Павлова.

— Буду бить посуду, — предупредил я.

В состоянии аффекта я поставил полоокательницу в раковину, в бешенстве положил туда граненый стакан и плеснул на него кипятком из чайника.

Ошпаренный стакан деликатно треонул.

Не владея собой, я выбросил осколки в мусоропровод и нервно протер старой газетой полоскательницу.

— М-да, — сказал я в ослеплении ярости.

Крепкое слово растаяло в пустой кухне.

Так не могло продолжаться дальше.

Я с решимостью оглядел шилообразные кости экзотической рыбы…

— Вечно доводишь маму! — крикнула дочь из ванной.

Я мысленно выругался Гонерильей, почувствовав себя полноценным королем Лиром. Кстати, одноименная картина сегодня последний день шла в нашем ДК.

— Дай два рубля, — обратился я к жене с сухими от горя глазами.

— На! — произнесла она голосом Кармен, распахивающей грудь под кинжальный удар.

Вечером мы смотрели фильм Козинцева.

Письмо Татьяны А

Уважаемый тов. редактор!

Начну сразу. На дачу Володька приехал. С кем-то (профиль точно с медали).

— Знакомься, Женя, — Вовка представляет.

— Татьяна Ларина, — говорю (вспотела я вся).

Тут Лелька прибежала. Как зыркнет глазами. На того. А Вовке Ленскому:

— Пойдемте на пруд. Там сегодня хор цыган купается.

Сидим с незнакомцем. У мамы варенье подгорает. Двадцать шесть лет. Русский. Из родственников — один дядя. Дядю уважает.

— Принципиальный, — говорит, — честных правил.

Собой владеет. Вздрогнул только, когда няня бутылками из-под Клико звякнула.

Заторопился.

Посинела вся, спрашиваю, где остановился.

— Улица Красных стоматологов, — говорит и так далее, И телефон.

— А завтра вечером уже отмечаюсь у дяди в Ленинграде, — роняет.

Ушли. Сижу. Влюбилась, тт. журналисты!

Враз бы в письме излиться. По обстановке — в срочном.

На последних секундах вся, в чувствах вся, на бумаге излагаю:

Товарищи из министерства связи!

Почему нет орочной доставки писем в городе?

И какая тут демография, коли вы платоническую связь и то не можете: телефоны-автоматы у вас испорченные. Ни один против хулигана не устоит.

Светает.