Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Мы осмотрели внимательно его музей и поразились, с какой тщательностью и знанием дела были собраны все предметы, письма, гравюры, портреты и т. п., и пришли к заключению, что эта коллекция послужит ценным дополнением Петроградского Пушкинского Музея. На прощание он об’яснил нам, как приходится ему жить при создавшихся условиях; он ходи г обедать в эмигрантскую общественную столовую, где за дешевую цену получает очень скудный обед; он не может позволить себе пойти в кинематограф и бережно донашивает свое старое платье, так как не имеет возможности приобрести что-либо новое. Между прочим, он предупредил меня, что в эмигрантских кругах знают о моем приезде в Париж и очень настроены против меня. Они уверены, что я продался большевикам, и считают, что подобные люди должны быть без всякой пощады уничтожаемы, как предатели своей родины. Он предупредил меня, чтобы я был как можно осторожнее, потому что очень велико озлобление против меня и легко могут слу-читьсл больше неприятности. Мы поблагодарили и за предупреждение, и за показ музея, и сообщили ему, что дадим Красину благоприятное заключение относительно приобретения его музея.

Как я уже сообщал ранее, вся пресса Парижа поместила целые статьи обо мне и в общем отнеслась ко мне скорее сочувственно. Каждого репортера я предупреждал, что дам интервью только с тем условием, что они не будут мне задавать политических вопросов и напишут, что я никогда не занимался политикой и являюсь вполне беспартийным гражданином своей страны. И, действительно, все репортеры выполнили свое обещание. Но от двух газет я не имел репортеров: от французской «L’Action Francais» и от русской «Общее Дело». «L’Action Francais» крайне правая монархическая газета, редактируемая Леоном Додэ (сына известного писателя Альфонса Додэ), который отличался крайне невоздержанным характером и не стеснялся средствами в борьбе со своими политическими противниками. Для него каждый большевик представлял из себя падшее человеческое существо, лишенное всяких нравственных устоев и достойное полного презрения. Всякое общение с подобными существами не может быть ничем оправдываемо, и человек, который вступает с ними хотя бы в деловые отношения, также достоин проклятия. Зная эти взгляды, не трудно себе представить характер той статьи, которую написал Л. Додэ по поводу моего приезда в Париж. К сожалению, собранные мною тогда вырезки остались в Петрограде, и я могу привести здесь только некоторые выдержки, которые наиболее характерны и удержались в моей памяти. Он начинал с того, что знаменитый Ипатьев, слуга и посланец Ленина, брат того Ипатьева, в доме которого в Екатеринбурге были убиты царь Николай II и вся его семья; екатеринбургский Ипатьев вовсе не еврей, как иногда пишут, а военный инженер и капитан царской службы. В виду такого злодеяния, совершившегося в доме Ипатьевых, им надо было бы переменить свою роковую фамилию'. Затем следует обсуждение вопроса, с какой целью Ленин мог послать Ипатьева во Францию. Если

Ленин и его банда вполне доверяют Ипатьеву и пользуясь его известностью послали его для пропаганды большевизма во Францию и других странах, тогда Ипатьев ничем не отличается от этой гнусной банды. Если-же такого полного доверия к нему нет, то прежде, чем послать его для деловых сношений (чему Додэ не особенно верит), Ленин должен был бы принять такие меры, о которых я нахожу более удобным умолчать. Я не имел ни малейшего желания возражать на подобное писание, — хотелось только сообщить автору, что дом Романовых вышел из Ипатьевского монастыря, процарствовал 3.00 лет и за это время Россия выросла в громадную империю. Потому я не вижу основания для перемены своей фамилии в том, что царской семье суждено было погибнуть в нашем доме.