Жизнь охотника за ископаемыми

Я увлекался работой, мне хотелось собрать самый лучший материал, и я шаг за шагом осматривал целые гектары меловых обнажений вдоль оврагов и береговых обрывов, каждую минуту ожидая, что перед моими восхищенными глазами появится целый скелет одной из древних морских змей, описанных Копом, или крылатого беззубого ящера (Pteranodon)^[18], развернутые крылья которого достигали шести метров и более.

Целые дни напролет, от первого проблеска зари до тех пор, пока последний потухающий луч заката заставлял меня оставить работу, я трудился; забывал о зное, о томительной жажде и горько-соленой воде; забывал обо всем, кроме великой цели моей жизни: спасти из разрушающихся отложений дна древнего океана ископаемые остатки фауны мелового периода.

Неустанная работа в конце концов настолько меня изнурила, что я заболел малярией. Когда начинался приступ жестокого, потрясающего озноба, мне казалось, что сама судьба против меня.

Помню, как однажды во время приступа лихорадки я нашел прекрасный образец канзасского мозазавра. Коп назвал его клидаст свертывающийся (Clidastes tortor)^[19], потому что добавочные сочленения в позвоночнике давали ему возможность свертываться в кольцо. Голова лежала в середине, позвоночный столб обвивался вокруг, а четыре лапы вытягивались в стороны. Он был прикрыт всего только несколькими сантиметрами разрыхленного мела.

Рис. 4. Череп и передняя конечность клидаста свертывающегося (Clidastes tortor). Найдены Ч. Штернбергом. Ныне находятся в музее Карнеджи.

Забыв о болезни, я крикнул окружающей пустыне: «Ура! Ура!». Я имел основание радоваться, когда осторожно счистил щеткой рассыпающийся в порошок мел и обнаружил всю красоту этого ящера — «века пресмыкающихся». Со своим змееподобным хвостом и способностью к гибким движениям он показался Копу настоящей змеей, так что тот включил его в новый подотдел — змеевидных (Pythonomorpha).

Хорошо помню ужасное путешествие с этим образцом по жестким кочкам солонцеватой почвы на станцию. Я снова дрожал в пароксизме лихорадки; когда меня трясло и подбрасывало на дне повозки, мне казалось, что голова моя лопнет. Меня это, впрочем, мало беспокоило: лишь бы только отправить моего драгоценного ящера профессору.

Я чувствовал себя вполне вознагражденным за все свои страдания. Я установил скелет на особой подставке в Георгиевском зале, в Филадельфии, и профессор целый час рассказывал затихшей, очарованной аудитории о вымерших животных, раскрывая чудеса той поры, когда наш старый мир был еще юным. А в заключение, совершенно неожиданно, как это всегда бывало в коповских речах, прежде чем слушатели успели вернуться из туманов далекого прошлого, он повернулся к тому месту, где я присел на ступеньке лестницы, и подозвал меня к себе. Когда я подошел к нему, он представил меня аудитории.

Рис. 5. Скелет Clidastes tortor. В Американском музее естественной истории.

Профессор остался очень доволен горячими аплодисментами, которыми меня приветствовали.

Случай этот отлично рисует одну из характерных черт Копа, которая привязывала к нему всех сотрудников и коллекционеров. Он не воображал, что деньги вознаграждают за все опасности и лишения, которые переносят собиратели вдали от своих близких и от удобств культурной жизни. Наоборот, в своих статьях проф. Коп приписывал им честь открытия всех образцов, до той поры неизвестных науке. А это ведь существенно важно для собирателя — по крайней мере для настоящего искателя ископаемых, который считает, что его работа не может быть оплачена только деньгами. Всякая работа, сделанная для науки, имеет ценность, которая не может быть оплачена деньгами. Лекере мог бы заработать хорошие деньги, если бы остался часовщиком; Коп наверное нажил бы состояние в качестве судовладельца, вступив в отцовское дело. Но оба они посвятили свою жизнь науке, и их имена никогда не будут забыты.

Мы далеко ушли от полевых работ. Вернемся в равнины и каньоны Канзаса, к его меловым отложениям.

Во время этой первой поездки мне частенько случалось попадать в затруднительное положение. Нам приходилось не раз итти по пустым, обнаженным пространствам. Проходили часы, мы шли по раскаленному мелу и ничего не находили. В ином месте находки бывают очень обильны, тогда как в другом, быть может, столь же много обещающем на вид, тысячи гектаров оказываются совершенно пустыми. Но мы должны были итти, ничего не пропуская, чтобы убедиться, что там действительно ничего для нас не было.

Однажды, после двух недель бесплодных усилий, мы въехали в глубокий каньон, который прорезал верхний красноватый слой мела близ Монумент-Рокс. Этот слой значительно богаче ископаемыми, чем желтый или беловатый мел, расположенный дальше к востоку.