Жизнь Пи

Однажды я гулял по лесу. Бодро вышагивал, думал о чем-то своем. Обогнул дерево… и столкнулся с Ричардом Паркером чуть не нос к носу. Испугались оба. Он зашипел и взвился на дыбы, навис надо мной — сейчас так и прихлопнет лапищами. Я застыл как вкопанный, оцепенел от страха и неожиданности. Однако он не напал — опустился и двинулся прочь. Шага через три-четыре развернулся, опять привстал на задних лапах и рыкнул. Но я все стоял, как каменный. Он отошел еще немного — и снова, уже в третий раз, продемонстрировал угрозу. Потом наконец потрусил по своим делам, удовольствовавшись моей безобидностью. Я же, как только отдышался и унял дрожь, тотчас сунул в рот свисток и бросился следом. Он уже довольно далеко забрел, но из виду не потерялся. Пробежаться пришлось изрядно. Наконец он обернулся, заметил меня, припал к земле, напружинился и… рванул от меня прочь. Я свистел в свисток что было сил и мечтал лишь об одном: вот бы свист мой разнесся далеко-далеко — еще дальше, чем рев одинокого тигра.

Той ночью, пока он дрых подо мной в какой-то паре футов, я пришел к выводу: настало время снова выйти на арену.

С укрощением зверей загвоздка вот какая: всяким животным движет либо инстинкт, либо затверженная привычка. А новые ассоциации, не продиктованные инстинктом, у них почти не образуются. Вот почему вдолбить зверю, что за определенное действие — скажем, за кувырок — ему дадут что-нибудь вкусное, не так-то просто: приходится повторять и повторять одно и то же до опупения. Короче, дело это долгое, нудное, да и на результат нельзя положиться наверняка, особенно если зверь уже взрослый. Я дул в свисток так, что легкие разболелись. Я колотил себя в грудь, пока не набил синяки. «Хоп! Хоп! Хоп!» — эту команду «Работай!» на тигрином языке я повторил, наверное, не одну тысячу раз. Я скормил ему сотни лакомых кусочков сурикатьего мяса, каким бы и сам не побрезговал. Выдрессировать тигра — настоящий подвиг. Тигры ведь по складу ума далеко не так податливы, как другие любимцы цирковых дрессировщиков — морские львы, к примеру, или шимпанзе. Но в том, чего я добился с Ричардом Паркером, особой моей заслуги нет. Мне просто повезло — и этому везению я обязан жизнью. Повезло, что Ричард Паркер был еще юнец, а вдобавок — юнец уступчивый, настоящая омега. Я боялся, что местная роскошь обернется против меня, что при таком изобилии воды и пищи и на такой большой территории Ричард Паркер распустится и обнаглеет и перестанет меня слушаться. Но он не расслаблялся ни на минуту. Уж я-то видел. И по ночам он все шумел и ворочался. Должно быть, решил я, все дело в новой обстановке: ведь животные настораживаются от любых перемен, даже тех, что к лучшему. Как бы там ни было, Ричард Паркер пребывал в напряжении, а это означало, что он по-прежнему готов повиноваться — и даже не просто готов, а испытывает в этом потребность.

Я учил его прыгать через обруч, который сплел из тонких веток. Простенькая серия в четыре прыжка. За каждый прыжок — подачка, кусочек мяса. Он брал разбег — а я держал обруч на вытянутой левой руке, футах в трех от земли. Он прыгал через кольцо — а я успевал перебросить обруч в правую руку еще до того, как он приземлится, и скомандовать не оборачиваясь, чтобы он развернулся и прыгнул снова. Для третьего прыжка я становился на колени и поднимал обруч над головой. И как только нервы выдерживали, уж и не знаю. Ричард Паркер мчался прямо на меня, и я всякий раз боялся, что он не прыгнет, а нападет. Слава богу, ни разу такого не случилось. Затем я вставал и пускал обруч колесом. Ричарду Паркеру полагалось догнать его и проскочить, пока тот не упал, — успеть на последнем обороте. Этот заключительный номер никак ему не давался: то я брошу обруч кое-как, то у Ричарда Паркера лапы заплетутся. Но догонял он его непременно — и, догоняя, отбегал от меня. Когда обруч падал, Ричарда Паркера это почему-то каждый раз удивляло. Он смотрел на него во все глаза, будто это не обруч, а тоже какой-то огромный зверь, что бежал-бежал вместе с ним — и вдруг, ни с того ни с сего, взял и рухнул. Он стоял над ним подолгу, обнюхивал. А я бросал ему последнюю подачку и уносил ноги.

В конце концов я все-таки ушел со шлюпки. Ведь это же просто бред — ночевать в такой теснотище, да еще со зверем, уже от тесноты отвыкшим, когда в твоем распоряжении — целый остров. Безопасности ради я решил спать на дереве. Нельзя было уповать на то, что Ричард Паркер по-прежнему будет возвращаться в свое логово каждый раз. А вдруг ему взбредет прогуляться среди ночи? И хорош же я буду, если он застанет меня беззащитным и спящим на земле, не на моей территории.

Так что в один прекрасный день я прихватил сетку, веревку и одеяла и пустился в путь. Выбрал симпатичное дерево на опушке леса и перекинул веревку через нижний сук. Подтянуться на руках и взобраться на дерево мне теперь было раз плюнуть. Я отыскал две горизонтальные ветки — покрепче и поближе друг к другу — и привязал к ним сетку. И вернулся туда под вечер.