Жизнь Пи

Только вот шапка Господня почему-то все время разваливалась. Одежды Господни расходились по швам. Кошка Господня постоянно пугала. Ковчег Господень больше смахивал на плавучую тюрьму. Бескрайние просторы Господни медленно изматывали меня донельзя. А ухо Господне, похоже, было глухо к моим мольбам.

Отчаяние окутывало меня непроглядно черной пеленой, не пропускавшей свет ни снаружи, ни изнутри. Это был сущий ад. Слава богу — преходящий. То косяк рыб облепит сетку, то узел начнет стонать, требуя затянуть его потуже. Или, вспомнив вдруг своих, я порадуюсь: как хорошо, что их не постигли столь страшные муки. И вот уже черная пелена растворяется и пропадает, а Бог остается, теплясь лучиком света в моем сердце. И ко мне снова возвращается любовь.

75

Однажды, когда, по моим подсчетам, был матушкин день рождения, я во весь голос пропел ей «С днем рождения!».

76

Я взял себе за правило убирать за Ричардом Паркером. Убедившись, что он испражнился, я тут же брался за уборку, хотя это было небезопасно: до экскрементов еще надо было дотянуться с брезента острогой. В фекалиях быстро заводятся паразиты. В природе животным от этого никакого вреда, потому как они редко задерживаются в тех местах, где испражняются, да и на экскременты почти не обращают внимания; древесные обитатели их вовсе не замечают, а сухопутные, испражнившись, обычно идут себе дальше. Другое дело — ограниченная территория зоопарка: оставить экскременты в клетке животного — значит заразить его повторной инфекцией, поскольку животное не преминет их съесть, ведь звери, как известно, падки на все, что с виду напоминает корм. Вот почему загоны и клетки необходимо чистить, а вовсе не ради того, чтобы пощадить глаза или носы посетителей. Однако сейчас я заботился совсем не о поддержании репутации семейства Патель, снискавшего себе славу заботливых хозяев зоопарка. Через несколько недель у Ричарда Паркера начался запор — он уже испражнялся не чаще одного раза в месяц, и с точки зрения санитарных норм забота о нем едва ли стоила сопряженных с нею опасностей. Убирал же я по другой причине — потому что заметил, как, испражнившись первый раз в шлюпке, Ричард Паркер попытался скрыть результат. Я живо смекнул, что это значило. Выставлять напоказ свои экскременты, да еще с запахом, — вот он, знак социального превосходства. И наоборот, скрыть их означало проявить уважение — уважение ко мне.

Должен заметить, поначалу ему это не нравилось. Он прижимался к днищу шлюпки, запрокинув голову и прижав уши, и тихонько и робко ворчал. Я действовал предельно осторожно и вместе с тем решительно, но не ради собственной безопасности, а чтобы подать ему верный сигнал. И сигнал этот заключался в том, что, взяв его экскременты и повертев несколько секунд в руке, я подносил их к носу, громко втягивал воздух, глядя на него сперва украдкой, а потом во все глаза (если б он только знал, как мне было страшно!), и так и смотрел — достаточно долго, чтобы он начал нервно дрожать, и недостаточно долго, чтобы его спровоцировать. И всякий раз, глянув ему прямо в глаза, я резко свистел в свисток. Таким образом, дразня его взглядом (поскольку прямой взгляд у животных, как и у нас, считается проявлением агрессии) и пронзительным свистом, вызывавшим у него жуткие ассоциации, я давал Ричарду Паркеру понять, что у меня есть право, высшее право, брать и нюхать его экскременты, когда мне хочется. Так что, как видите, меня больше заботила не чистота в моем зоопарке, а мое психологическое превосходство. И это сработало. Ричард Паркер перестал в ответ смотреть мне прямо в глаза; взгляд его будто повисал в воздухе, не задерживаясь ни на мне, ни рядом. Я чувствовал это так же отчетливо, как комья его экскрементов в руке, — утверждение своего превосходства. Подобные упражнения стоили мне сил, но и доставляли большую радость.

Раз уж между нами все начистоту, должен сказать, что я страдал от запора не меньше Ричарда Паркера. Причина тому — наш скудный рацион: слишком мало воды и слишком много белков. Лично для меня облегчаться раз в месяц стало целым событием. Процесс был долгий и мучительный — после такой пытки я лежал без сил, обливаясь потом, как в лихорадке.

77