Жизнь пяти

Спрашивает, надеясь всем сердцем, практически молясь мирозданию о том, чтобы вместо тишины успокоившегося ветра не получить удар в спину. И эта мольба, одинокий, отчаянный шепот слабого, испуганного человека, дикая для его разума, лишенная достоинства, уже почти привычка липким налетом злобы и скорби омрачает такие долгожданные для Дира дни отдыха.

Но сегодня ночь встреч – Эскер мол81, дружелюбно поскрипывающий, подпевающий веселым голосам людей старенький дом родителей наполнен удивительной, расслаблено-праздничной атмосферой, радостным предвкушением тихого ужина вновь собравшейся вместе семьи. Вокруг, посреди небольшой комнаты, в душном и влажном от горячего дыхания и клубов кухонного пара воздухе лениво покручиваясь, маленькими, светящимися каплями-сферами, поблескивающими пухлыми, гладкими боками в разноцветных отсветах друг друга, неторопливо плавают магические огоньки, и брат Дира, даже не задумываясь, колдует новые, стоит старым, ехидно мигнув на прощание, погаснуть. В центре – круглый стол, накрытый белоснежным полотном жесткой, плотной скатерти, заставленный такими многочисленными, манящими своими аппетитными ароматами, разномастными тарелочками, горшочками, сотейниками с угощениями, что у привыкшего к скромной еде Дира от голода сводит живот, а рот наполняется влажной, тягучей слюной. Вокруг стола, пока пустые, гордо и надежно расставив по сторонам свои четыре ножки, подняв вверх выгнутые легкими дугами деревянные спинки, стоят стулья: два одинаковых, с мягкими подушками и потертыми, обитыми торцами те, что отец, кряхтя, принес из кухни, и еще два – со следами сероватой пыли, пропитанные запахами моря и залежавшихся, старых вещей, покосившиеся, которые они вчера заранее откопали среди хлама на чердаке.

Эй-эй, мама идет…

Вдруг легко тронув Дира за мягкий рукав рубахи, вкрадчивым шепотом сообщает брат.

Давай, садись!

Он машет рукой, и они вместе беспечно плюхаются на рассохшиеся, скрипучие стулья. Спустя мгновение к ним, вынырнув из яркого, беловатого прямоугольника света и аккуратно ступив в разноцветные, томные тени стола, присоединятся мать в простом, элегантном платье со старомодной, но такой красивой на ее волосах высокой прической, и прихрамывающий отец, в темно-серых брюках с высокой талией, подхваченных нешироким, потертым кожаным ремнем, и неизменной, плотной, однотонной, голубой рубашке с небрежно закатанными манжетами прямых рукавов, увидев которую Дир с братом, не в силах сдержаться, ехидно, как бывалые заговорщики, переглядываются…

Браза, да это кажется та самая, из которой мы делали парус для лодки, ола, Дир?

Ха-х, ола… Помню, как потом вылавливал ее в соленых волнах прибоя…

… И заливисто смеются.

Отец в ответ смеряет сыновей недовольным, но вместе с тем любопытно-заинтересованным взглядом обрамленных глубокими морщинами, выглядывающих из-под насупившихся бровей, блестящих, зеленовато-карих глаз, однако молчит, чувствуя, как настороженно коситься в его сторону мать, лишь вздыхает, чуть покачивая головой, и поддергивает пальцами, крупными, сильными, грубыми, сверкающие отполированным металлом приборы.

Они ужинают.

В промежутке семейных разговоров, льющегося рекой теплого смеха и бесконечных, безобидных шуток отца Дир думает о том, как за последние годы изменился он сам, старший брат, который собирался вот-вот да жениться, его родители, мир… Даже этот праздник, когда-то совсем не семейный, скучный ритуал странноватых, полубезумных магов Неймара, а теперь – самый желанный, самый нужный и любимый во всем медленно погружающемся в темноту и горе собственного рока мире.

Когда на столе появляются десерты, до расслабленного, притупленного вином и разговорами слуха Дира вновь долетает шлепок хлесткого, упругого удара. И отчего-то в этот раз он настораживается, сам не понимая причину, обеспокоенно поднимает глаза на отца. И видит собственное отражение в его взгляде, таком же тревожном, таком же озадаченном, таком же…

Стулья с оглушительным треском и грохотом отлетают назад, хрупкое, бледное, белое тело матери медленной волной драгоценного шелка безвольно оседает на пол. И из предательской темноты, из щемящей сердце тишины зимней, ветренной ночи в комнату, окруженные длинными плащами мрака и дыханием пробирающего до костей холода ступают люди.

Одно мгновение, долгое мгновение они всего лишь смотрят друг на друга. Эти темные, обезличенные магией фигуры и трое, окруженные ореолом мягкого, подрагивающего света, храбро преграждающих им путь мужчин.

А потом, потом…