Читаем Жизнь по-американски полностью

Когда я его встретил в первый раз осенью того года, он дал ясно понять, что всем сердцем верит в коммунистическую систему правления. Я понял из его высказываний, что он считает, что коммунизм плохо претворяли в жизнь, и в его намерения входит изменить характер этого претворения.

Я могу только гадать, почему в конечном счете он решил отбросить многие фундаментальные догмы коммунизма вместе с империей, созданной Иосифом Сталиным в Восточной Европе в конце второй мировой войны.

Возможно, метаморфоза началась, когда он был еще молодым, прокладывая себе путь наверх сквозь неэффективную и коррумпированную коммунистическую бюрократию, и видел жестокости сталинского режима. Затем, я думаю, достигнув вершины иерархии, он обнаружил, насколько плохо обстоят дела на самом деле, и понял, что должен быстро провести изменения, пока в Советском Союзе не воцарится такой хаос, когда уже нечего будет спасать.

Исходя из собственного опыта знаю, что есть такие аспекты управления страной, которые нельзя полностью оценить, пока по-настоящему не взял в свои руки рычаги управления, и думаю, что он, по-видимому, тоже обнаружил это. Возможно, для этого потребовалось узнать, что три процента земельных угодий в СССР, обрабатываемых крестьянами на своих подворьях ради своих нужд и для прибыли, дают сорок процентов мяса в стране. Может быть, уверенное выздоровление американской и западноевропейской экономики после спада в начале 80-х годов — в то время как коммунистические хозяйства застыли на месте — убедило его, что централизованное планирование и бюрократический контроль в советской экономике, как он писал в "Перестройке", лишали народ стимулов производить и стремиться к отличным результатам.

Семьдесят лет коммунизма привели Советский Союз к экономическому и духовному банкротству. Горбачев, должно быть, понял, что не может больше поддерживать или контролировать тоталитарную колониальную империю Сталина, выживание Советского Союза стало для него более важным. Он, по всей видимости, осознал угрозу экономического бедствия, угрожавшую его стране, и решил, что народ не может продолжать тратить столь много средств на оружие и гонку вооружений, которую, как я ему сказал в Женеве, мы никогда не позволим его стране выиграть. Я уверен, что трагедия в Чернобыле спустя год после того, как Горбачев стал первым лицом в государстве, также подействовала на него и заставила приложить еще больше усилий для разрешения противоречий СССР с Западом. И думаю, что на наших встречах я, пожалуй, помог ему понять, почему мы считаем угрозой для себя Советский Союз и его политику экспансионизма. Я, наверное, помог ему увидеть, что Запад угрожает Советскому Союзу в меньшей степени, чем он думает, и что советская империя в Восточной Европе не нужна для безопасности его страны.

Какими бы ни были его соображения, Горбачев обладал достаточным умом, чтобы признать, что коммунизм не работает, смелостью, чтобы бороться за изменения, и в конечном итоге мудростью, чтобы ввести зачатки демократии, свободу личности и свободное предпринимательство.

Как я сказал у Бранденбургских ворот в 1987 году, Советский Союз стоял перед выбором — произвести коренные изменения или откатиться на обочину исторического развития.

Горбачев увидел начертанную на стене надпись и предпочел перемены.

В ходе нашей первой беседы во время встречи в Москве он и я вновь взяли на себя обязательство сделать все от нас зависящее в последние месяцы моего пребывания у власти, чтобы достичь соглашения СТАРТ и сопутствующих соглашений по сокращению химического оружия и обычных вооружений в Европе, хотя я подчеркивал, что невозможно достичь какого-либо соглашения по ракетам большей дальности до тех пор, пока Советы не демонтируют огромную радарную установку, сооружаемую под Красноярском в нарушение Договора по ПРО. Несмотря на наши разногласия, дух соперничества на встрече отсутствовал. Хотя я и принялся за свою любимую тему озабоченности относительно прав человека и свободы вероисповедания, Горбачев даже не разозлился, как это бывало в прошлом. "Это была хорошая беседа и хорошее начало для встречи в верхах", — записал я в тот вечер в своем дневнике.

После моей беседы с Горбачевым Нэнси и я хотели пройтись по улицам Москвы и встретиться с кем-либо из москвичей. Наш сын Рон рассказывал нам про улицу Арбат, на которой полно магазинов и художников, выставляющих свои работы. "Это просто удивительно, как быстро улица оказалась забитой народом от тротуара до тротуара — теплыми дружелюбными людьми, отношение которых к нам было предельно дружественным, — записал я позднее в моем дневнике. — Помимо агентов из нашей секретной службы здесь же были люди из КГБ, но я никогда прежде не видел такого грубого обращения полиции с собственными согражданами, которые ни в коей мере не нарушали порядка". Господи, какое же это было наглядное напоминание, что я нахожусь в коммунистической стране. Перестройка перестройкой, но некоторые вещи не изменились.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное