Жизнь – Подвиг Николая Островского

Я знаю, что такое гнет капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всем мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность. Но как рабочий может стать культурным в условиях капиталистической эксплуатации? Не они ли тянут его назад, к средневековью? У нас тоже есть недостатки, но это остатки старого наследства…

К. – Какие недостатки имеете вы в виду?

О. – Отсталость сельского населения, например: на селе еще много неразвитых людей. Столетиями крестьян заставляли жить жизнью животных, не давая доступа к знанию, всячески затемняли сознание. Ведь единственной книгой для народа было «Евангелие» да еще рассказы о дьяволе. И это особенно последовательно проводилось в отношении национальных меньшинств. Давно ли в Кабардино-Балкарии изжиты чисто средневековые обычаи, обряды, жуткое отношение к женщине? Разжигание национальной розни – один их методов политики капиталистов. Вполне понятна их боязнь объединения угнетенных народов.

…Все изменилось со времени Октября. Царской «Расеи» больше нет. Что нес с собой русский солдат? Царский флаг и дикую эксплуатацию своей отечественной буржуазии. Наша же армия не будет армией-победительницей, жестокой к побежденному народу. Наш красноармеец знает, что его враг не немецкий народ. Он знает, что после нашей победы будет братство народов. И раз враг бросил оружие, отступил, то войдут на его территорию не разбойники, не враги, а товарищи…

Борьба будет ожесточенной. Гитлер сумел сыграть на национальном унижении и сумел разжечь страшный шовинизм. Это страшная вещь. У нас в Союзе 168 национальностей и в то же время у нас теперь настоящее братство народа. А двадцать лет назад я сам был свидетелем безобразных издевательств над евреями. Сейчас это дико нелепо. В Красной Армии особенное внимание уделяется политическому воспитанию бойцов. Я сам до 1923 года был комиссаром батальона. Никогда мы не говорили, что немцы или поляки наши враги. Это было бы преступно. Это наши друзья, закованные в цепи капиталистического рабства… Угнетение и произвол не везде одинаковы: есть фашизм и есть демократизм, хотя тут и там капиталисты. Мы не уравниваем их, мы ловим каждого честного человека. Фашизм душит все самое честное, благородное и прекрасное в Германии и Италии…

К. – О, конечно! Даже подростки, даже дети знают, что такое фашизм.

О. – А мы на занятых территориях уже через месяц будем иметь друзей. У нас железная дисциплина – наша армия никогда не будет чинить насилия. В гражданскую войну виселицы, следы погромов, учиняемых белыми, вызывали у бойцов страшное чувство мести. Но мы не допускали, чтобы оно обратилось на невооруженное население. Работа комиссаров всегда предотвращала античеловеческие поступки, бойцы берегли честь красного знамени.

…К. – Скажите: если бы не коммунизм, вы могли бы также переносить свое положение?

О. – Никогда! Личное несчастье сейчас для меня второстепенно. Это понятно…

Когда кругом безотрадно, человек спасается в личном, для него вся радость в семье, в узколичном кругу интересов. Тогда несчастья в личной жизни (болезнь, потеря работы и так далее) могут привести к катастрофе – человеку нечем жить. Он гаснет, как свеча. Нет цели. Она кончается там, где кончается личное. За стенами дома – жестокий мир, где все друг другу враги. Капитализм сознательно воспитывает в людях антагонизм, ему страшно объединение трудящихся. А наша партия воспитывает глубокое чувство товарищества, дружбы. В этом огромная духовная сила человека – чувствовать себя в дружеском коллективе.

Я лишился самого чудесного в жизни – возможности видеть жизнь. Прибавьте к этому огромные страдания, которые не дают ни секунды забвения. Это было огромное испытание воли, поверьте, можно сойти с ума, если позволить себе думать о боли. И передо мной встал вопрос: сделал ли я все, что мог? Но совесть моя спокойна. Я жил честно, лишился всего в борьбе. Что же мне остается? Предо мной темная ночь, непрерывные страдания. Я лишен всего, всех физических радостей, процесс еды для меня – мучение. Что можно сделать в моем положении?..