Жизнь поэта

Лицейские товарищи уже начали уходить из жизни, и Пушкин с грустью призывает оставшихся:

Пируйте же, пока еще мы тут!

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему...

Свобода и дружба... Утверждая их высшим идеалом нравственного облика поэта, Пушкин восклицает:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен -

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

Четырнадцатую годовщину Лицея друзья праздновали 19 октября 1825 года в Петербурге, и уже на другой день, 20 октября, профессор Кошанский читал лицеистам нового поколения только что полученную рукопись «19 октября», читал «с особым чувством, прибавляя к каждой строфе свои пояснения».

После лекции лицеисты «принялись переписывать драгоценные стихи о родном Лицее и тотчас выучили их наизусть», вспоминал лицеист позднейшего выпуска, Я. К. Г рот.

В этом посвященном лицейской годовщине 1825 года стихотворении Пушкин писал:

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я...

Поэт не ошибся...

* * *

Послание товарищам в лицейскую годовщину 1825 года насыщено было трогательными воспоминаниями о незабвенных лицейских годах. Совсем иные настроения нашли отражение в написанном вслед за этим стихотворении «Зимний вечер». Здесь пред нами картины тягостной жизни ссыльного поэта в Михайловском.

В вьюжный вечер, когда «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя», Пушкин с большой нежностью обращается к няне:

Что же ты, моя старушка,

Приумолкла у окна?

Или бури завываньем

Ты, мой друг, утомлена,

Или дремлешь под жужжаньем

Своего веретена?

И заботливо стремится утешить ее:

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла...

Нужно было быть богатырем духа, чтобы в таком отрешении от живого общения с людьми работать вдохновенно, неутомимо.

А. Н. Вульф, навестив Пушкина, отметил в дневнике: «По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского».

Сам Пушкин еще в ноябре 1824 года писал брату: «Знаешь мои занятия? до обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»

Со слов няни Пушкин записал семь сказок. И преобразил эти записи в «Сказке о царе Салтане», «Сказке о попе и о работнике его Балде», «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях». С ее слов он записал и четыре песни.

В декабре 1824 года, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин писал одному из своих друзей в Одессу: «...вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно».

И, трудясь над «Борисом Годуновым», писал в июле 1825 года Н. Н. Раевскому: «У меня буквально нет другого общества, кроме старушкн-пяни и моей трагедии...»

* * *

В Михайловском Пушкин написал в 1825 году стихотворение «Андрей Шенье». Это было имя известного французского поэта, навлекшего на себя подозрение революционного французского правительства и казненного накануне падения Робеспьера.

В стихотворении Пушкин отразил черты собственного своего положения и эпиграфом к нему поставил строки на французском языке: «Но хоть и был я печальным пленником, все же лира моя пробуждалась...»

Пушкин в этом произведении выразил мысли и настроения идущего на казнь поэта. Гневные слова, обращенные Шенье в адрес Робеспьера и Конвента, Александр I мог принять на свой счет.

Поэт пишет:

Подъялась вновь усталая секира

И жертву новую зовет.

Певец готов; задумчивая лира

В последний раз ему поет.

«О чем поет? Поет она свободу...» И Пушкин влагает в уста французского поэта негодующие, клеймящие тирана слова:

«Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню...

. . . . . . . . . . . . . . .

О горе! о безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

. . . . . . . . . . . . . . .

Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,

Моей главой играй теперь:

Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:

Мой крик, мой ярьш смех преследует тебя!

Пей нашу кровь, живи, губя:

Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.

И час придет... и он уж недалек:

Падешь, тиран! Негодованье

Воспрянет наконец. Отечества рыданье

Разбудит утомленный рок.

Теперь иду... пора... но ты ступай за мною;

Я жду тебя».

«Так пел восторженный поэт...» - этими словами Пушкин заключил последнюю перед казнью песнь Андрея Шенье. На месте казни Шенье ударил себя в голову и сказал: «Всё-таки у меня там кое-что было...»