Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

Великой княгиней Еленой Павловной были написаны две записки, адресованные на имя Жуковского:

«Я еще не смею надеяться по тому, что Вы мне сообщаете, но я хочу спросить Вас, не согласились бы послать за Мандтом, который столь же искусный врач, как оператор. Если решатся на Мандта, то, ради бога, поспешите и располагайте ездовым, которого я Вам направляю, чтобы послать за ним. Может быть, он будет в состоянии принести пользу бедному больному; я уверена, что вы все решились ничем не пренебречь для него. Е.»^{66}.

И вторая записка:

«Тысяча благодарностей за внимание, с которым Вы, мой добрый г. Жуковский, делитесь со мною Вашими надеждами, они становятся также моими, и я прошу Вас сообщить мне, хотя бы на словах, длится ли улучшение. Если бы это было угодно богу! Е.»^{67}.

Надежда действительно была. Она появилась вечером 28-го. Но к утру от нее не осталось и следа.

Из записки доктора Спасского:

«Рано утром 29 числа я к нему возвратился. Пушкин истаевал. Руки были холодны, пульс едва заметен. <…> Он неоднократно приглашал к себе жену. Вообще все входили к нему только по его желанию. Нередко на вопрос: не угодно ли вам видеть жену, или кого-либо из друзей, — он отвечал: я позову»^{68}.

Из воспоминаний Константина Данзаса:

«Поутру 29 января он несколько раз призывал жену».

А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой[11].

«29 генваря. 10 утра.

…Вчера в течение вечера как казалось, что Пушкину хотя едва-едва легче, какая-то слабая надежда рождалась в сердце более, нежели в уме. Арндт не надеялся и говорил, что спасение было бы чудом; он мало страдал… сегодня в 4 часа утра послали за Арндтом… Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близ его кушетки, и недавно спросил при ней у Дан-заса: думает ли он, что он сегодня умрет, прибавив: „Я думаю, по крайней мере желаю. Сегодня мне спокойнее, и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя“. Жуковский, кн. Вяземский, гр. Мих. Велгурский провели здесь всю ночь и теперь здесь (я пишу в комнатах Пушкина).

1 час. Пушкин слабее и слабее. <…> Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берет ее за руку. Александрина плачет, но еще на ногах. Жена — сила любви дает ей веру — когда уже нет надежды! Она повторяет ему: Ты будешь жить!

Я сейчас встретил отца Гекерена: он расспрашивал об умирающем с сильным участием; рассказал содержание, — выражения письма Пушкина. Ужасно! ужасно! Невыносимо: нечего было делать.

Во многих ожесточение, злоба против Гекерна: но несчастный спасшийся — не несчастнее ли <…>!..

Весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем. Сени наполнены не смеющими войти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрово, входит в его кабинет и становится на колена. — Антонов огонь разливается, он все в памяти.

Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него предсмертная икота, а жена его находит, что ему лучше, чем вчера! Она стоит в дверях его кабинета, иногда входит; фигура ее не возвещает смерти такой близкой.

— Опустите шторы, я спать хочу, — сказал он сейчас.

Два часа пополудни…»^{69}.

Из записки доктора Даля:

«…Пульс стал упадать приметно, и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 янв. — и в Пушкине оставалось жизни — только на ³/₄ часа! Пушкин раскрыл глаза и попросил моченой морошки»^{70}.

«…Наскоро послали за этой ягодой, — писал доктор Спасский. — Он с большим нетерпением ее ожидал и несколько раз повторял: морошки, морошки. Наконец привезли морошку. Позовите жену, сказал Пушкин, пусть она меня покормит»^{71}.

«…Она пришла, — свидетельствовал Жуковский, — опустилась на колена у изголовья, поднесла ему ложечку, другую морошки, потом прижалась лицом к лицу его; Пушкин погладил ее по голове и сказал: „Ну, ну, ничего; слава богу; все хорошо! поди“. — Спокойное выражение лица его и твердость голоса обманули бедную жену; она вышла как будто просиявшая от радости лицом. Вот увидите, — сказала она доктору Спасскому, — он будет жив, он не умрет.

А в эту минуту уже начался последний процесс жизни. Я стоял вместе с графом Вьельгорским у постели его, в головах; сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: отходит. Но мысли его были светлы»^{72}.

Из записки доктора Спасского:

«…Минут за пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю… Хорошо, сказал он и потом несколько погодя промолвил: жизнь кончена!»^{73}.

Из письма В. А. Жуковского отцу Пушкина:

«…и вдруг, как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: „Кончена жизнь“. Даль, не расслышав, отвечал: „Да, кончено; мы тебя поворотили“. „Жизнь кончена!“ — повторил он внятно и положительно. „Тяжело дышать, давит!“ — были последние слова его.