Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

«…пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых от мертвого! Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его. В. А. Жуковский изумился, когда я прошептал „аминь!“ — писал Владимир Иванович Даль. — Доктор Андреевский наложил персты на веки его. День смерти Пушкина был день рождения Жуковского. В тот самый день Жуковский подписал последний корректурный лист своей Ундины[14]: О том как рыцарь наш скончался».^{83}.

В. А. Жуковский — Сергею Львовичу Пушкину.

«…Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха, после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это были не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: что видишь друг? и что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина…

…Спустя три четверти часа после кончины (во все это время я не отходил от мертвого, мне хотелось вглядеться в прекрасное лицо его) тело вынесли в ближнюю горницу; а я, выполняя повеление государя императора, запечатал кабинет своею печатью…»^{84}.

«…По смерти Пушкина надо было опечатать казенные бумаги; труп вынесли, и запечатали опустелую рабочую комнату Пушкина черным сургучом: красного, по словам камердинера, не нашлось»^{85}, — отметил В. И. Даль.

Аркадий Осипович Россет, один из четырех братьев Александры Осиповны Смирновой, переносил Пушкина с дивана, на котором он умер, на стол. Вспоминая о том, он прибавил: «Как он был легок! Я держал его за икры, и мне припоминалось, какого крепкого, мускулистого был он сложения, как развивал он свои силы ходьбою»^{86}.

Пушкина вынесли «в ближнюю горницу», ту, в которой потом будет стоять его гроб, положили на стол. Наедине с бездыханным Поэтом остались лишь судебно-медицинский эксперт Иван Тимофеевич Спасский и хирург Владимир Иванович Даль. Они производили вскрытие тела. Искали пулю, сразившую Пушкина, и не нашли. Пушкин унес ее с собою в могилу…

В медицинском заключении Даль записал:

«…Пуля пробила общие покровы живота… правой стороны, потом шла, скользя, по окружности большого таза, сверху вниз, и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости. Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших розысканий…»^{87}.

Нетрудно догадаться, что подразумевал Даль, когда писал: «Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших розысканий…» А точнее — кого подразумевал…

Жуковский сообщал отцу Пушкина: «…Не буду рассказывать того, что сделалось с печальною, бедною женою: при ней находились неотлучно княгиня Вяземская, Е. И. Загряжская, граф и графиня Строгановы. Граф взял на себя все распоряжения похорон»^{88}.

Княгиня Вяземская и годы спустя не могла забыть страданий Натальи Николаевны в предсмертные дни ее мужа: «Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у нее и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера»^{89}.

«По смерти Пушкина у жены его несколько дней не прекращались конвульсии, так что расшатались все зубы, кои были очень хороши и ровны»^{90}, — свидетельствовала и Екатерина Алексеевна Долгорукова.

«Труд ухода за Пушкиным в его предсмертных страданиях разделяла с княгиней Вяземской другая княгиня, совсем на нее непохожая, некогда московская подруга Натальи Николаевны, Екатерина Алексеевна, рожденная Малиновская, супруга лейб-гусара князя Ростислава Алексеевича Долгорукова, женщина необыкновенного ума и многосторонней образованности, ценимая Пушкиным и Лермонтовым. <…> Она слышала, как Пушкин, уже перед самою кончиною, говорил жене: „Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтобы забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона“»^{91}, — записал Петр Иванович Бартенев, хорошо знавший княгиню Долгорукову.