Жизнь после смерти

Вавилон помнят по-другому. Это был тоже великий город, даже по современным меркам. Его висячие сады до сих пор причислены к одному из семи чудес света. Он раскинулся в глубине плодородной долины, и некий историк даже боялся, что ему просто не поверят, если он расскажет обо всем, что видел. С человеческой точки зрения, не было ничего, что могло бы прервать существование этого города. Однако еще до того, как Вавилон достиг вершины своего могущества, пророк Исаия предрек его падение. «И Вавилон, — говорит он, — краса царства, гордость Халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра. Не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет Аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там» (Ис. 18:19, 20). Однако и Вавилон должен был получить свое предупреждение, а следовательно, и возможность предотвратить собственную гибель. Если для того, чтобы предостеречь Ниневию, Бог использовал скромного проповедника, то Вавилону надлежало получить свидетельство и пример пророка-сановника, бесстрашно стоявшего на самой вершине власти. Вы хорошо помните эту историю. Юный Даниил, иудейский пленник, из рабов был вознесен до звания царского советника. Бог приготовил его для этой миссии, ибо захотел тронуть сердце Вавилона и, если возможно, завоевать его. И вот первый сановник города заговорил — и город дрогнул от Божьего гласа, дрогнул, но не пошел навстречу, и тогда появилась надпись на стене. Бог начертал на имени Вавилона: «Ты взвешен на весах и найден очень легким» (Дан. 5:27).

Если Ниневию вспоминают в связи с тем, что она оправдала призыв к покаянию, то Вавилон навеки остается скорбным примером столь долго отвергаемой любви.

Мне кажется, что одним из самых интересных городов прошлого была Петра, древняя столица едомлян. Высеченная в крепких скалах, она была ограждена отвесными утесами из красного песчаника, которые на протяжении многих веков ее богатой истории делали ее совершенно неприступной для любого вторжения. В горах были высечены дворцы, склепы, храмы и лестницы, ведущие к высоким алтарям, на которых со всей отвратительной безнравственностью совершалось поклонению солнцу. Однако и у Петры была возможность покаяться. На севере находилось небольшое царство, все состояние которого составляло лишь малую долю мощи и богатства Петры, но именно в его пределах решил избрать Себе жилище Бог всех народов. Да, в своем свидетельстве Израиль был несовершенен и нетверд, но все равно Петра могла его услышать, если бы захотела. Этого не произошло, и сегодня она — лишь мертвая карикатура на забытое прошлое.

Однако ведь был и Иерусалим — во всей своей исторической значимости, город любимый и достойный любви. Мне кажется, никакому другому городу на земле не довелось услышать столь настойчивого и нежного призыва, исходившего из уст Самого Спасителя. Я все силюсь мысленно представить тот день, когда Иисус, прервав Свой торжественный въезд в Иерусалим, взошел на Елеонскую гору, чтобы оттуда взглянуть на город. Заходящее солнце играло на чистом белом мраморе храмовых стен и вспыхивало на позолоченных колоннах. И неожиданно, подобно грустной ноте в большом торжествующем хоре, Иисус заплакал. Наверное, в один миг в Его памяти возникли купец и плотник, домохозяйка и священник — все те, кто слушал Его, кто был глубоко взволнован Его служением, чьи немощи Он исцелил и кому в конце концов предстояло отвергнуть Его. Таким был Иерусалим. И именно такое зрелище заставило Сына Божьего горько зарыдать. Ведь Он пришел спасти этот город — как же мог Он оставить его?

Скоро Ему придется навсегда покинуть храм. Он медленно окинет взглядом его мраморные стены и воскликнет: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23:37). Это были муки прощания, таинственное расставание вечной любви, расставание с городом, который так и не покаялся!

Мне кажется, я в какой-то мере могу понять, что наш Господь переживал в тот день, — я сам не раз переживал минуты бессилия, когда, обращаясь к человеку, называвшему себя христианином, призывал его всецело предаться Спасителю, отдать всего себя Ему, призывал и видел, как это полуобращенное сердце затворялось, словно стальная дверь, и становилось равнодушным.