Жизнь после смерти

Однако как понимать все эти утверждения, которые как будто не имеют никакого отношения к Кину? Шварц поясняет: бывает и так, что, когда медиум открывает каналы связи, откликаются не один, а несколько «бесплотных». «Перекрестная беседа» для них – как бы часть официально принятого языка общения. (В газете тоже такое бывает – это хорошо мне знакомый своеобразный «фактор информационной сумятицы»). Значит, ситтер[39] должен вычленить из потока фраз именно то, что адресовано ему или ей, и отбросить все остальное.

Или нужно шире интерпретировать сообщения. Возьмем, для примера, то, что Дюбуа говорила мне о моей матери. Незадолго до того как войти в контакт с Кином, Элисон приостановила процесс подготовки и сказала, что, кажется, начинает разговор с моей матерью и одновременно с отцом оператора, ведшего документальную съемку происходящего. И та, и другой уже умерли. Позднее я спросила Дюбуа, что еще она может сообщить мне.

Сообщения, которые приходили к Элисон во время сеанса, представляли собой смесь фраз, которые следовало классифицировать по категориям «верно» и «неверно». Причем некоторые «верные» могли бы в значительной мере относиться к большинству из нас (например, кошка, сидящая на подоконнике залитого солнечным светом окна, или важные для человека встречи всей семьи). Весьма примечательной, с моей точки зрения, оказалась разница между моими и Шварца реакциями на слова, произносимые медиумом. Был момент, когда Дюбуа сказала, что воспринимает письмо от «К» как нечто связанное с моей матерью. «Я не знаю точно, имеет ли она в виду начальную букву имени – как, скажем, Кэтрин или Кей, – однако она дает понять, что это «К» каким-то образом связано с ней», – сказала Элисон. Я почувствовала себя озадаченной. Мое второе имя – Кэтрин, но «К» как будто означало для предполагаемого «бесплотного» нечто большее. Чуть позже во время того же сеанса Дюбуа вернулась к «К». Она настоятельно требовала обратить внимание на то, что было связано с «К». Наконец я сказала: «Мое второе имя Кэтрин, но…» Шварц расхохотался во весь голос: «Да вы просто тупица! Вы же сами хотели, чтобы все было точно!»

Однако до «Кэтрин», протестовала я, дело еще не дошло. Пока мы имеем всего лишь «К». Все это повторилось несколько раз. Тут Элисон сообщила, что моя мать хочет рассказать о «мужчине, который все еще носит обручальное кольцо, связанное с ней». Это ничего мне не говорило, поскольку мой отец никогда не носил обручального кольца – да и вообще никаких колец. Я заметила, что обручальное кольцо моей матери ношу я сама и, поскольку речь шла о мужчине, а не о кольце, не думаю, что все это имеет отношение ко мне. И вновь они все обвинили меня в том, что слишком придираюсь. Придираюсь? Я? И настроена воспринимать все слишком буквально? И полна негативизма? Или же доктор Шварц понимает своих медиумов слишком уж широко?

Я склонялась ко второму предположению, но в этот момент приключилось мое собственное «блистательное попадание». Моя часть сеанса как будто подходила к концу, и я перебрасывалась словами со Шварцем – уж не помню на предмет чего. И тут Дюбуа вставила свое замечание: «Я вижу металлические песочные часы, рассчитанные на один час. Вы перевернули их. У вашего брата были такие?»

Мой брат коллекционировал песочные часы, рассчитанные на одни час. (В этот момент Шварц чуть не вывалился из кресла.) Сказанное Дюбуа произвело на меня сильное впечатление. И не только своей точностью и специфичностью, но и тем, что за всем этим скрывалось. И еще – в голосе Элисон слышалась непреложная уверенность в том, что она так внезапно произнесла. Такое трудно отвергнуть. Но не менее трудно – по крайней мере для меня – забыть и обо всех утверждениях, которые никак не соответствовали подробностям жизни моей матери.

А теперь то, что может побудить вас улыбнуться. Мы оба, Гэри Шварц и я, считаем себя непредвзято мыслящими и лишенными предрассудков людьми, склонными держаться в стороне от крайностей и поближе к золотой середине. Думаю, Шварц несколько уклонился от того, что можно было бы считать нейтральной территорией. То же самое он думает обо мне. Пожалуй, он прав: я – скептик по натуре.

Идя против своей природы, я готова допустить, что многое другое в сообщениях Дюбуа было «перекрестным разговором». И может быть, среди прочих в контакт с ней входила и моя мать. Пусть так, но что все это значит? Какой образ она хотела создать и передать мне, упоминая о песочных часах брата? Или просто желала доказать, что присутствует рядом с нами? Но в этом случае не проще ли было сообщить дату моего рождения, или название нашей улицы, или одну из тысячи других вещей, которые могли бы со всей очевидностью показать: она, моя мать, в этот момент рядом?