Жизнь после жизни

Ева отложила фотоаппарат и взяла Фриду за руку. Она подвела малышку к столу, подложила ей на стул дополнительную подушку и наполнила для нее тарелку. Курица, жареный картофель, салат — все из Гутсхофа. Как хорошо они здесь питались. Детский десерт — Milchreis, сладкий рис, приготовленный на парном молоке, прямо из-под гутсхофских коров. (Для Урсулы — ватрушка, менее детское лакомство; для Евы — сигарета.) Урсула вспомнила рисовый пудинг миссис Гловер: сливочного вкуса, вязко-желтый, под хрустящей коричневой корочкой. Она прямо чувствовала запах мускатного ореха, притом что в десерте Фриды его не было. Еве она не смогла бы этого объяснить, тем более что забыла, как по-немецки «мускатный орех». Единственное, что привлекало ее в «Бергхофе», — это еда, поэтому она решила в кои-то веки ни в чем себе не отказывать и взяла добавку ватрушки.

За обедом их обслуживал лишь небольшой контингент персонала «Бергхофа». Курортное местечко представляло собой любопытное сочетание альпийского шале и военно-тренировочного лагеря. По сути, это был небольшой город: школа, почтовое отделение, театр, большие казармы СС, тир, кегельбан, госпиталь вермахта и многое другое — на самом деле все, кроме церкви. Повсюду расхаживали молодые бравые офицеры вермахта, которые могли бы стать более подходящими кавалерами для Евы.

После обеда они с Фридой и Евой поднялись в «Чайный дом», стоявший на склоне холма Моосланеркопф;^{127} за ними увязались визгливые, кусачие собачонки Евы. (И ведь ни одна не рухнула с парапета или со смотровой площадки.) Урсула, почувствовав приближение головной боли, с благодарностью опустилась в кресло, защищенное зеленым полотняным чехлом с резавшим глаз цветочным рисунком. Из кухни тут же принесли чай — естественно, с пирожными. Запив чаем две таблетки кодеина, Урсула выговорила:

— Думаю, Фрида достаточно окрепла и может ехать домой.

Урсула постаралась лечь спать как можно раньше, скользнув в прохладную белоснежную постель в комнате для гостей, отведенной им с Фридой. От усталости ей не спалось; до двух часов ночи она не сомкнула глаз, а потом включила прикроватную лампу (Фрида спала глубоким детским сном — разбудить ее могла разве что болезнь) и, достав ручку и бумагу, взялась писать сестре.

Конечно, ни одно из ее писем не было отправлено. Где гарантия, что их не станут перлюстрировать? Никто не мог знать наверняка, вот что самое неприятное (а для некоторых — сущий кошмар). Она сожалела, что оказалась здесь в самую жару, когда изразцовую печь в комнате для гостей не разжигали; корреспонденцию лучше было бы сжечь. А еще безопаснее — вообще ничего не писать. Выражать свои правдивые мысли стало невозможно. «Ведь правда будет правдой до конца, как ни считай». Что это за пьеса? «Мера за меру»?^{128} Но, как видно, правда собиралась спать до окончания расчетов. Зато когда настанет срок, расчетам не будет конца и края.

Ей хотелось домой. Ей хотелось в Лисью Поляну. Она планировала уехать в мае, но Фрида заболела. А ведь все мелочи были продуманы, вещи собраны, набитые чемоданы задвинуты под кровать — на свое обычное место, чтобы у Юргена не возникло желания их проверить. Она купила билеты на поезд, билеты на паром и никому не сказала ни слова, даже Кларе. Паспорта до поры до времени лежали в большой шкатулке из дикобразовых игл, вместе со всеми документами; к счастью, паспорт Фриды был еще не просрочен после их поездки в Англию в тридцать пятом. Урсула проверяла их каждый день, но накануне отъезда паспорта исчезли без следа. Решив, что это по недосмотру, она перебрала многочисленные свидетельства о рождении, браке и смерти, страховые полисы и гарантии, завещание Юргена (вот что значит законник) — все документы были на месте, за исключением тех, что требовались. В панике она вывернула содержимое шкатулки на ковер и не один раз проверила все бумаги. Паспорт был только один — Юргена. В отчаянии она бросилась выдвигать все ящики, обыскала все обувные коробки и посудные полки, заглянула под матрасы и диванные подушки. Ничего.

В положенное время они сели ужинать. Ей кусок не лез в горло.

— Ты плохо себя чувствуешь? — заботливо спросил Юрген.

— Нет, — ответила она дрогнувшим голосом.

А что еще оставалось? Он ее раскусил, конечно, он ее раскусил.

— Я тут подумал, не съездить ли нам отдохнуть, — сказал Юрген. — На Зильт.^{129}

— На Зильт?

— На Зильт. Туда можно без паспортов.

Он ухмыльнулся? Или нет? А потом заболела Фрида, и все прочее отступило на второй план.

— Er kommt! — радостно сообщила Ева на следующее утро, когда они вышли к завтраку.

— Когда? Прямо сейчас?

— Нет, ближе к вечеру.

— Какая жалость, нас уже здесь не будет, — сказала Урсула и про себя добавила: «Слава богу». — Непременно передай ему нашу благодарность, хорошо?

Возвращались они на одном из множества черных «мерседесов», стоявших в гараже близлежащего отеля «Платтерхоф»; за рулем сидел тот же шофер, который доставил их в Бергхоф.

На следующий день Германия вторглась в Польшу.

Апрель 1945 года.