Жизнь после жизни

— Завтрак мы проспали. Сейчас пятнадцать ноль-ноль.

Собака открыла носом дверь, протопала по голым половицам, запрыгнула на кровать и пристально поглядела на Урсулу.

— Бедненькая, — сказала Урсула. — Изголодалась.

— Фред Смит? И каков он? Рассказывай!

— Он меня разочаровал.

— То есть? В постели?

— Господи, не о том речь. Я никогда… чтобы вот так, понимаешь. Наверное, я ожидала чего-то более романтичного. Нет, это неправильное слово, пошлое. Может, «задушевного».

— Сверхъестественного? — подсказала Милли.

— Да, пожалуй. Я искала сверхъестественного.

— По-моему, сверхъестественное само тебя ищет и находит. Бедняга Фред не может тебе соответствовать.

— Я создала себе его образ, — сказала Урсула, — но образ — это одно, а он сам — совсем другое. Возможно, я хотела влюбиться.

— А вместо этого получила отличный секс. Ах, какое несчастье!

— Ты права, сверхъестественного ожидать нечестно. Боже, как я перед ним заносилась, кошмар. Цитировала Донна. Как по-твоему, это во мне говорит снобизм?

— Еще какой. Из всех щелей прет, — весело подтвердила Милли. — Сигареты, секс, бомбы и еще бог весть что. Приготовить тебе ванну?

— Ой, пожалуйста, буду счастлива.

— Да, кстати, — сказала Милли, — можешь взять с собой в ванну эту грязную псину. От нее воняет так, что не продохнуть. А так — супер-дупер. — Она попыталась (безуспешно) изобразить американский акцент.

Урсула вздохнула и потянулась:

— Ты знаешь, я серьезно, совершенно серьезно устала ходить под бомбами.

— Войне пока что конца не видно, — сказала Милли.

Май 1941 года.

Милли оказалась права. Война никак не кончалась. Наступила невыносимо холодная зима, а в конце года был этот страшный авианалет на Сити. Ральф помогал тушить огонь в соборе Святого Павла. Какие великолепные церкви построил Кристофер Рен, думала Урсула. Они были возведены после Великого пожара, а теперь лежат в руинах.

Когда выдавались просветы, они делали то же самое, что и остальные люди их круга. Смотрели фильмы, ходили куда-нибудь потанцевать, посещали «Обеденные концерты» в Национальной галерее. Ели, пили, любили. А не «трахались». Ральф не опускался до такого низкого слога. «Прямо по Лоуренсу», — сухо сказала она Фреду Смиту (тот, похоже, ни сном ни духом не ведал, к чему это относилось), потому что ее страшно резануло это вульгарное словцо. На объектах, конечно же, оно звучало в самых разных формах и даже входило в повседневный лексикон спасателей, но никоим образом не касалось ее самой. Она попробовала произнести его перед зеркалом в ванной, но почувствовала в этом что-то позорное.

— Где же ты его откопала? — спросил он. Урсула впервые видела, чтобы Крайтон настолько оторопел. Он взвесил на ладони золотой портсигар. — Я думал, что лишился его навсегда.

— Ты действительно хочешь узнать?

— Конечно хочу, — ответил Крайтон. — К чему такая таинственность?

— Тебе что-нибудь говорит имя Рене Миллер?

Он нахмурился, подумал и покачал головой:

— Нет, ровным счетом ничего. А откуда я могу ее знать?

— Вероятно, ты заплатил ей за секс. Или угостил хорошим ужином. Или просто мило провел с ней время.

— Ах вот какая Рене Миллер! — засмеялся он, а после краткой паузы сказал: — Нет, это имя в самом деле ничего мне не говорит. А чтобы платить женщине за секс… я, по-моему, никогда в жизни такого не делал.

— Ты же моряк, — поддела она.

— Ну, если когда-то и было, то очень, очень давно. Ладно, спасибо, — сказал он. — Ты ведь знаешь, этот портсигар для меня много значит. Мой отец…

— Подарил его тебе после Ютландии. Знаю.

— Я нагоняю на тебя скуку?

— Нет. Может, пойдем куда-нибудь? В укромное местечко? Потрахаемся?

Он расхохотался:

— Как скажешь.

В последнее время Крайтона меньше заботили, как он выражался, «приличия». Судя по всему, под «приличиями» понимались, в частности, Мойра и дочери, а потому тайный роман вскоре продолжился и даже стал в некоторой степени явным. Крайтон и Ральф были настолько разными, что Урсула не считала себя изменницей. («Ох, себя-то не обманывай!» — сказала ей Милли.) Как бы то ни было, с Ральфом она теперь виделась редко, — похоже, у обоих началось охлаждение.

Тедди прочел надпись на Кенотафе^{170}: «Доблестным погибшим».

— Ты согласна? Они — доблестные? — спросил он.

— Ну, в любом случае они — погибшие. А «доблестные» — это, очевидно, прибавлено для нас.

— Погибшим, я считаю, более или менее все равно, — сказал Тедди. — Я не верю, что за роковой чертой что-то есть, а ты?

— До войны, может, и верила, — призналась Урсула, — пока не увидела горы трупов. Они — как мусор, их вывозят на свалку. — (Ей вспомнилось, что говорил Хью: «Хоть в помойку меня выбросьте, я возражать не буду».) Непохоже, чтобы их души куда-то улетали.

— Я, вероятно, погибну за Англию, — сказал Тедди. — Может быть, и ты тоже. Это благое дело?