Жизнь после жизни

В воздухе плясал снег, мелкий, как тальк, ледяной, как восточный вечер на младенческой коже… но тут Урсула рухнула спиной на больничную койку, и ее рука осталась отвергнутой.

На бледно-зеленое больничное покрывало упал ослепительно-яркий косой луч света. Хью спал; лицо его было безвольным и усталым. Он сидел в неудобной позе на стуле у ее кровати. Одна брючина слегка задралась, и Урсула видела сползший хлопчатобумажный носок серого цвета и гладкую кожу отцовской голени. Когда-то он был как Тедди, подумала Урсула, а Тедди в один прекрасный день станет таким, как он. Мальчик в мужчине, мужчина в мальчике. Ей стало грустно до слез. Хью открыл глаза, встретился с ней взглядом, слабо улыбнулся и сказал:

— Привет, медвежонок. С возвращением.

Август 1926 года.

Авторучку следует держать свободно и под таким углом, который облегчает написание стенографических знаков. Запястье не должно опираться на блокнот и на письменный стол.

До конца лета она прозябала. Сидела в саду под яблонями и пыталась читать учебник скорописи. На семейном совете было решено, что в школу она не вернется, а вместо этого пойдет осваивать стенографию и машинопись.

— Не пойду я в школу, — сказала она. — Не могу, и все.

Заходя в комнату, где находилась Урсула, Сильви распространяла вокруг себя пронизывающий холод. Бриджет и миссис Гловер не могли уразуметь, почему «серьезное заболевание», которое Урсула подхватила в Лондоне, когда была в гостях у тетки, настолько отдалило Сильви от дочери: они ожидали как раз обратного. Иззи, естественно, было отказано от дома. Persona non grata in perpetuam.[32] Правду знала одна Памела, которая по крупицам вытянула из Урсулы все историю от начала до конца.

— Он взял тебя силой, — кипятилась она. — С какой стати ты решила, что сама виновата?

— Но последствия… — прошептала Урсула.

Сильви, конечно, винила только Урсулу.

— Ты растоптала свою честь, свою личность, свою репутацию.

— Но никто же не знает.

— Достаточно того, что я знаю.

— Твои рассуждения словно позаимствованы из романов Бриджет, — сказал жене Хью.

Неужели Хью читал те же романы, что и Бриджет? Вряд ли.

— А если честно, — продолжил он, — ты рассуждаешь как моя мать.

(«Хуже не бывает, — говорила Памела, — но и это пройдет».)

Даже Милли поверила в ее легенду.

— Заражение крови! — воскликнула она. — Это настоящая драма. Страшно было в больнице? Нэнси говорила — ей Тедди рассказывал, — что ты была на грани смерти. Мне бы такие приключения.

Как же далеко отстоит смерть от грани смерти. Их, по сути, разделяет целая жизнь. Но что делать с этой жизнью, ради которой ее спасали, Урсула не знала.

— Я бы хотела снова записаться к доктору Келлету, — сказала она Сильви.

— Он, по-моему, больше не практикует, — равнодушно ответила та.

Урсула все еще ходила с длинными волосами — главным образом, в угоду Хью, но как-то раз поехала вместе с Милли в Биконсфилд и сделала короткую стрижку. Это был акт покаяния: она почувствовала себя не то мученицей, не то монашкой. Где-то между этими двумя вехами, сказала она себе, и пройдет вся оставшаяся жизнь.

Хью, по-видимому, больше удивился, чем расстроился. После всего, что произошло в Белгравии, стрижка выглядела не более чем безобидной пародией.

— Силы небесные, — сказал Хью, когда она вышла к ужину, состоявшему из неаппетитных телячьих котлет а-ля Рюсс («Как собачья еда», — пробурчал Джимми, который отличался таким зверским аппетитом, что вполне мог бы слопать ужин Джока). — Ты изменилась до неузнаваемости.

— Это же хорошо, правда? — сказала Урсула.

— Мне и раньше Урсула нравилась, и сейчас, — заметил Тедди.

— Похоже, только тебе, — пробормотала Урсула.

Сильви издала какой-то звук, недотянувший до слова, а Хью сказал:

— Ну зачем же так, я считаю, что ты…

Но она так и не узнала, что считает Хью, потому что нетерпеливый стук дверной колотушки возвестил прибытие взволнованного майора Шоукросса, который хотел узнать, не у них ли его дочка Нэнси.

— Извините, что помешал вашему ужину, — сказал он, медля на пороге столовой.

— Ее здесь нет, — сказал Хью, хотя отсутствие Нэнси было очевидным.

Майор Шоукросс хмуро уставился на котлеты.

— Пошла за листьями для гербария, — объяснил он. — Вы же знаете, что это за ребенок. — Это было адресовано Тедди, задушевному другу Нэнси.

Нэнси любила природу и вечно собирала какие-то веточки, шишки, ракушки, гальку и кости, будто святыни древней религии. «Дитя природы», называла ее миссис Шоукросс («Нашла чем хвалиться», — говорила Сильви).

— Приспичило ей найти дубовые листья, — сказал майор Шоукросс, — а у нас в имении дубы не растут.

За этим последовала краткая дискуссия о повсеместном вымирании дубов, а потом наступило тягостное молчание. Полковник Шоукросс прочистил горло: