Жизнь примечательных людей. Книга вторая

Первый, он же Андрей Евгеньевич Снесарев, к тому времени — создатель и ректор Московского института востоковедения, был арестован в январе 1930 года и был обвинен в создании контрреволюционной организации «Весна» и планировании заговора. Приговорен к расстрелу. По личному указанию Сталина высшая мера была заменена 10 годами лагерей. 21 ноября 1989 года на аукционе Сотбис была продана записка Сталина, адресованная Ворошилову, с коротким текстом:

«Клим! Думаю, что можно было бы заменить Снесареву высшую меру 10-ю годами.

И. Сталин.»

Похоже, Коба не забыл, как они втроем держали Царицын.

Снесарев отсидел в лагерях 4 года, 27 сентября 1934 года досрочно освобожден как тяжело больной — инсульт, его просто отдали семье.

Умер в больнице в 1937 году.

* * *

Вот, собственно, и вся история. От сотен других отличается разве что высотой, на которую взлетели оба однополчанина.

А так — сколько их было на Руси-матушке…

Служили два друга в нашем полку
Пой песню, пой.
И если один из друзей грустил,
Смеялся и пел другой…

Глава 32. Два "Товарища", или Демоны Гражданской войны

Над толстячком слева — которой стоит рядом с Симоновым и через один от Михалкова — советские писатели постоянно прикалывались.

(фото находится в общественном достоянии)

В основном — из-за его сходства с Хрущевым. Даниил Гранин так и вспоминал в мемуарах о нем — толстячка, кстати, звали Александр Прокофьев:

"На встрече советских писателей с Н. С. Хрущевым поэт С. В. Смирнов сказал: «Вы знаете, Никита Сергеевич, мы были сейчас в Италии, многие принимали Прокофьева Александра Андреевича за Вас». Хрущев посмотрел на Прокофьева, как на свой шарж, на карикатуру; Прокофьев того же роста, с такой же грубой физиономией, толстый, мордатый, нос приплюснут… Посмотрел Хрущев на эту карикатуру, нахмурился и отошел, ничего не сказав".

Вообще поэт Александр Прокофьев внешне напоминал записного бюрократа из советской комедии — очень шумного и очень вредного, но, по большому счету, травоядного и трусоватого, становящегося навытяжку при любом появлении начальства.

Он, собственно, этим бюрократом и был. Прокофьев занимал пост ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза Писателей, поэтому постоянно либо нес какую-нибудь правоверно-коммунистическую пургу с трибуны, либо занимался разными аппаратными интригами и по мелочи гнобил неугодных.

Что касается творчества — тоже ничего неожиданного. Прокофьев писал достаточно бессмысленные патриотические стихи, которые из-за большого количества упоминаний березок и Родины, усиленных аппаратным весом автора, печатались везде.

Его стихотворение для детей "Родимая страна" в свое время даже вошло во все школьные хрестоматии. Лучше от этого стихотворение, правда, не стало:

На широком просторе
Предрассветной порой
Встали алые зори
Над родимой страной.

С каждым годом все краше

Дорогие края…
Лучше Родины нашей
Нет на свете, друзья!

Казалось бы — клиент понятен и интереса не представляет.

Но — нет.

Он не был травоядным.

* * *

Мы часто забываем, что все забавные пожилые толстячки когда-то были молодыми и без лысины. В те годы наш толстячок выглядел вот так:

Нехорошо смотрит, верно? Такого даже толпой задирать — десять раз подумаешь. Так обычно смотрят люди, которые очень много видели в своей жизни.

Часто — слишком много.

И это действительно так.

Он был северянином — родился и вырос в семье рыбака на берегу Ладожского озера. И на его молодость пришлась Гражданская война.

Я уже как-то говорил — Гражданская война была филиалом ада на земле. Не по масштабу боевых действий — по той ожесточенности, с которой она велась. Это действительно был какой-то прорыв Инферно, вторжение демонов, овладевавших телами и душами людей. Вчерашние аптекари и слесаря резали друг друга не то что с воодушевлением — с наслаждением, счастливо сплевывая кровь. Я недавно писал про двух капитанов — вот как надо людям себе свернуть мозги, чтобы устроить то, что они проделали с телом Корнилова?! Причем от политических воззрений ничего не зависело — буйствовали и красные, и белые, и зеленые, и в крапинку. И пока все — все! — не напились кровью допьяна — не успокоились.