«Жизнь происходит от слова…»

Важно и следующее расхождение между историком и синхронистом: синхронист считает принципиально познаваемым только неизменное, сохраняющееся во времени, константы структуры, данные во времени и пространстве; его интересует сущность, а не явление. Историка языка во всем сложном переплетении частных фактов также интересует сущность, т. е. категориальные явления языковой системы, однако он понимает, что сущность реально познаваема только через явление. Если воспользоваться структурными константами речемысли, можно сказать, что сознание синхрониста субстанциально: имя для него есть отражение понятия; историка больше всего привлекает глагол, отражающий сущность суждения, его опорное звено, его движение – движение мысли в том числе. У историка могут быть ошибки в определении и даже в понятии, но никогда – в точном истолковании факта. Отсюда часто возникающее подозрение в эмпиризме историка – ведь он работает с текстом, а не со словом, словарное определение ему также кажется мертвым и уж во всяком случае слишком ограниченным; он принципиально не может спрессовать мир в плоское определение – имя. Недостаток ли это историка? Нет, потому что последовательное развитие системы родного языка в определенных алгоритмах, понятое как неизбежность и закономерность, точно и объективно описанное, дает в руки лингвистов самое важное на сегодняшний день средство: прогнозировать будущее, понять то, что будет с языком завтра. А это и есть основная задача всякой научной теории.

Чтобы закончить это сравнение историка и синхрониста, отметим различие в области предмета их интересов: историк ищет в истории языкознания положительное, то, что осталось как достижение теории научного знания; синхронист, толкуя материал, уже не один раз интерпретированный, как правило, отмечает то, чего предшественники «не поняли», что оказалось выше их разумения, что, конечно же, осталось на долю современных синхронистов. По-видимому, расхождение между историками и синхронистами все более усиливается из-за присущего современной культуре внутреннего конфликта между логикой развития данной науки и прагматическими потребностями общества сегодня, сейчас: дискриминация гуманитарных наук в этих условиях разрывает внутренние связи, существующие между разными направлениями в языкознании, отталкивает их друг от друга в разном их отношении к прикладным вопросам этой науки.

Обращают на себя внимание две основные особенности в развитии современной русистики в отношении к объекту и предмету этой науки.

Первая – сосредоточение методик в разных отделах языкознания, которое прежде входило в общую теорию языка. Например, логистическая, психологическая, структурно-типологическая или социологическая теория предложения коррелировали друг с другом в границах общей теории и были противопоставлены одна другой как разные точки зрения различных школ на общий объект. Теперь же ученые, работающие в социолингвистике, психолингвистике, занятые построением контенсивной грамматики или отработкой структурно-типологических методов, – все они работают параллельно как представители смежных областей знания, коррелируя друг с другом в отношении к общему объекту. Возникают, если можно так выразиться, вторичные научные школы – направления внутри этих подразделений (социолингвистики со своим кругом проблем, психолингвистики – со своим особым кругом проблем и т. д. до бесконечности) уже независимо от исходной принадлежности к определенной научной школе в прошлом. То, что прежде различало самостоятельные научные школы (например, разный подход к языку в трудах Потебни или Бодуэна), сегодня нейтрализуется в новой постановке вопроса, в перенесении внимания с интерпретации объекта на разные точки зрения в отношении к этому объекту. Тем самым на первый план выходит не объект исследования (язык), не то, что объединяет разнообразные точки зрения, коррелирующие в отношении к объекту, а предмет описания: незаметно произошла подмена объекта исследования предметом описания. Сегодня каждый стремится посмотреть на объект каким-то особым взглядом, и наша наука, лишенная критерия историчности, постепенно истончается до граней личного самолюбия «основоположников». На последних журнальных публикациях мы можем убедиться в том, что эта тенденция в развитии нашей науки набирает силу, и это все больше лишает нас объективных, достоверных в теоретическом отношении и для всех одинаково авторитетных критериев. Твердая почва исторического языкознания тут необходима, и особенно в преподавании лингвистических дисциплин в университетской аудитории.