«Жизнь происходит от слова…»

Параллельно следованию указанных исторических курсов происходит и постепенное усложнение философских основ нормализации (тип > норма > стандарт в отношении к литературному канону) и сужение содержательных принципов классификации: начав изучение языка с текста на материале предложения, затем переходим на уровень «слова» в его чисто средневековом понимании как единства слова и лексемы, затем – к морфеме, т. е. к тому уровню разработки объекта, на котором лексема и слово получают самостоятельное истолкование, и только после всего этого приступаем к изложению фонемных изменений, т. е. рассматриваем максимально «теоретические» основы развивающейся системы. По всему этому представляется неверным, что в каждом курсе изложение материала начинается с фонетики (фонологии) и завершается синтаксисом: это противоречит и действительному отношению к объекту (нарушается линейное членение речи), и исторической последовательности проникновения в этот объект. Наиболее результативным могла бы быть следующая последовательность в подаче материала: лексика, синтаксис, морфология и словообразование (морфемика), и только потом – фонология. Это не относится к курсу старославянского языка и диалектологии, поскольку при изложении этих дисциплин развитие языка не показывается, а точкой отсчета при изложении материала является отношение к известному студентам курсу современного русского языка.

Говоря об объекте исследования, не следует забывать и столь важные принципы подачи категориальных изменений в языке (вид и время, диатезы – залог, консонантные и вокалические признаки звуковой системы, род и класс у имен, категориальность количества и качества в их языковом представлении категориями прилагательных и числительных и т. д.). Здесь наблюдалось постоянное балансирование между «степенью свободы» и «степенью необходимости» – типично функциональными параметрами языковой системы, действовавшими во все времена (вариантность и дублетность, вариантность и синонимия, принципы и факты избыточности, «наложения» и т. д. как динамические факторы развития, помогающие понять суть самого развития). Все это очень важно, потому что показывает неоднозначность разного рода фактов, извлеченных (или смоделированных) на основе известных текстов: они выстраиваются в известную перспективу, создавая иерархию наличных языковых средств организации мысли и передачи информации. Это – также важный источник сведений о причинах изменения и о характере его протекания.

Затем мы видим, что с переходом от одной дисциплины к другой происходит обогащение сведений о внешней истории языка: с течением времени происходило не только схождение, но и расхождение различных языковых групп на восточнославянской территории, взаимное влияние, в том числе и влияние со стороны не близкородственных языков (балтийские, германские, также и греческий в литературном славянском языке), даже не родственных (финские и тюркские). Известная полемика между Ф. П. Филиным и Г. А. Хабургаевым была связана как раз с тем, что оба ученых по-разному относились к исторической последовательности всех этих процессов (не будем уточнять, кто из них ошибался в каждом конкретном случае истолкования). Было бы хорошо читать русистам курс истории культуры в семиотическом плане – это обогатило бы их теоретически, позволив взглянуть на сущность их собственного объекта как бы с «высоты птичьего полета», показав, что язык – действительно важнейший (и чем дальше в глубь веков – тем все более важный) компонент культуры, но не он один создавал всю культуру, даже и духовную культуру. Усиление исторического фона в подаче развития языка позволило бы усилить самый историзм в понимании языковых фактов, которые пока еще предстают в разорванном виде и не всегда укладываются в сознании студента как факты некоей системы (впрочем, это уже зависит от искусства и опытности преподавателя).