Несмотря на антинаучные взгляды постмодернистов и релятивистов, я во многом готов с ними согласиться, в частности с их нежеланием признавать универсальность ценностей западной культуры, под которыми обычно понимаются ценности состоятельного высокообразованного белого населения. Они справедливо отмечают, что у нас нет никаких объективных оснований приписывать большую ценность шекспировскому «Гамлету» по сравнению с историями Marvel о человеке-пауке или фольклорными сказками ашанти о пауке Ананси. Наука тоже является продуктом языка и культуры. Как заметил создатель квантовой механики Нильс Бор: «Мы до такой степени находимся в плену у языка, что любая попытка сформулировать новую идею превращается в игру слов»[454]. И вот здесь наши пути с постмодернистами расходятся. Их релятивистские идеи не могут стать наукой, поскольку, в отличие от культуры, научные законы пишутся универсальным языком математики. Соотношение квадрата гипотенузы и квадратов катетов прямоугольного треугольника известно людям на протяжении тысячелетий, начиная с Древнего Вавилона и Египта, независимо от их языковой и культурной принадлежности. Это знание безотносительно.
Вот почему столь важным оказалось стремление Уильяма Оккама освободить математику от догм, связанных с несоизмеримостью категорий и метабазисных ограничений (глава 5). Спустя несколько веков это позволило Галилею и Ньютону объединить движение небесных и земных тел в одной простой системе уравнений, смысл которых был бы понятен и сборщику налогов из Древнего Вавилона, и астрологу майя, и торговцу из Африки. Математика доходит до сути вещей, обнажая простейшие законы, составляющие их основу, и благодаря этому наука перестает быть очередной языковой игрой и поднимается до уровня универсального языка.
Постмодернисты пришли еще к одному выводу, который играет немаловажную роль в понимании принципа бритвы Оккама (правда, они пошли другим путем). Истина, как они утверждают, непознаваема. Это шокирующее заявление даже для ученых, привыкших думать, что наука – это беспрестанное движение к истине.
Представим, что наука однажды достигнет состояния блаженного покоя, поскольку все познано, то есть «истина» открылась. Как мы это поймем? Знание конечной истины предполагает, что мы можем заглянуть за занавес того очевидного, что доказано нашим опытом или методами науки, и увидеть тот «реальный» мир, который существует вне нашего опыта и научных доказательств. Значит, существует какой-то доступный для понимания цельный идеальный мир, мир идеализированных форм Платона, то есть тот взгляд на мир, который Оккам развенчал несколько столетий тому назад. Если вслед за Оккамом мы отвергнем этот взгляд, нам придется полагаться на наши чувственные ощущения, опыт и бесконечное количество моделей мира, объясняющих имеющиеся данные и место человека в этом мире.
Однако это не означает, что все модели, как утверждают постмодернисты, тождественны. Современным астрологам при составлении гороскопов совсем не обязательно принимать во внимание смену настроений бога Марса или страсть к любовным похождениям Юпитера. В их распоряжении есть астрономические таблицы, составленные на основе простой модели Солнечной системы Кеплера. Те, кто верит в паранормальные явления, договариваются о проведении сеансов по телефону или электронной почте, а не посредством телепатии, а на международные встречи они добираются самолетом, а не при помощи левитации. Науку можно называть языковой игрой или моделью, однако в отличие от большинства других моделей, от алхимии до фэншуя и от гомеопатии до расплывчатых теорий постмодернистов, отрицающих науку, научные модели эффективно работают. Они просты и поэтому способны давать точные прогнозы.
Почти вся наука и, в сущности, почти все наши знания о мире сформировались благодаря байесовской вероятности, которая лежит в основе индуктивного метода познания. Как утверждают постмодернисты, тот факт, что Солнце встает утром, очевидность которого доказана тысячами наблюдений, не дает нам оснований с полной уверенностью заявлять, что оно встанет и завтра, но дает высокую вероятность, что эта простейшая гипотеза, основанная на наблюдениях, окажется верной. Не столько определенность, сколько вероятность является достаточной для научного познания и составляет суть современной науки. Алхимики доверяют опытам, астрологи вычислениям, однако ни им, ни тысячам других мистиков, философов и священников не приходит в голову полагаться на самые простые решения, которые к тому же имеют самую высокую вероятность.