Жизнь против смерти

Как! Ведь еще вчера, судя по газетам, гитлеровцы геройски наступали. Три месяца назад нам не давали покоя громкоговорители, оравшие на пражских улицах, что Сталинград готов пасть в любую минуту! Точно удары дубинки по голове. И вот! Пожалуйста! Из наступающих захватчики вдруг превратились в окруженных!

«Может быть, мы все-таки кое-как переживем этот первый сочельник без Еленки», — подумала Нелла. Как бы радовалась Еленка! Вот был бы для нее подарок на елку! В этом году в сочельник в семье Гамзы за стол сядет еще на два человека меньше. Прабабушка скончалась осенью. Она никогда не упоминала имени Еленки, но в последнюю ночь перед смертью громко разговаривала с ней.

— Руженка, — сказал в полдень накануне Нового года доктор Хойзлер своей молодой жене, — я не хотел бы портить тебе настроение… но ты, вероятно, уже слышала эту печальную новость?

— Не достал икры? Как это на тебя похоже!

— Наш молодой друг Курт пал под Сталинградом.

Ро вынимала из шкафа с серебром чашки для бульона и приборы к новогоднему ужину. Горничную у нее взяли по тотальной мобилизации, и теперь пани Ро была вынуждена делать все сама. Когда она заехала к матери и попросила ее вести хозяйство, та отказалась. Ноги ее не будет в доме Хойзлеров.

— Жаль его, — заметила Ро, звякая вилочками и ножами, — он был парень хоть куда. А что фон Хемпке? Придет?

— Придет. От него-то я и узнал.

Ро взяла кусок замши и принялась начищать новогоднее серебро.

— Так как же с икрой, Густав? — спросила она неумолимо.

Второго февраля артистка Власта Тихая, как обычно, пришла в театр с небольшим опозданием. Нужно быть в уборной в шесть, а она явилась в половине седьмого. Она вошла в театр через служебный ход. Привратник постучал ей в окошечко.

— Пани Тихая! Пани Тихая! — высунул он голову ей вслед. — Сегодня мы не играем. Запрещено. Только что из министерства сообщили. Театр закрыт.

Обернувшись, Власта окаменела, как соляной столп. Привратник с удовольствием наблюдал за ее изумлением.

— Траур по Сталинграду. Сталинград в руках русских, — подняв брови и наморщив лоб, произнес он грудным басом. Даже гестапо не могло бы придраться к такому серьезному и достойному выражению скорби. Но народу со швейковскими традициями все понятно.

Какой восторг! Сердце у Тихой забилось. Она наклонилась к привратнику.

— Пан Знаменачек, — произнесла она растроганным голосом влюбленной девушки, — вы как-то тут жаловались, что не можете достать ни капельки сливовицы. Я вам принесу!

И Власта вылетела из театра, точно ее сдунул февральский ветер.

— Придет весна, придет красна, — приговаривала она весело, как ребенок — считалку, мчась почти вприпрыжку. Февральский дождь брызгал ей в лицо, ноги в безобразных, неуклюжих белых валенках (она радовалась, что достала хоть такие) утопали в грязи запущенной Праги. Затемненный город был неприветлив, но разве захочется сейчас домой! Как всегда, чтобы привести мысли в порядок, Власте было необходимо движение. Она мчалась против ветра, подставляя ему грудь, набирая в легкие свежий влажный воздух, и жаждала поделиться новостью с друзьями. Жаль, что поблизости нет никого из надежных коллег! Не могла же она останавливать на улице незнакомых людей! Но ей очень хотелось сделать это.

Какая-то воинская часть перешла мост и свернула на набережную. Солдаты больше не пели «Wir fahren gegen England»[69]. Они топали молча, позвякивая в темноте оружием.

— Глядите, они идут побеждать на всех фронтах — «за Европу», — заметил во мраке чей-то насмешливый голос.

Власта не переносила вермахта и поэтому свернула в боковую улицу. За углом она налетела со всего размаху на прохожего, который шел навстречу. Он зажег электрический фонарик. Это оказался Станислав Гамза.

— Станя, я тебя не убила?

— Ну что ты! В данном случае — нет, — засмеялся молодой Гамза, когда-то пытавшийся покончить с собой из-за актрисы. — Но что произошло, Власта, — по-ребячьи приоткрыл он рот, — что ты здесь делаешь? Ты бежишь из театра? А я только что собрался посмотреть на тебя.

— Тебе не повезло, — сказала Власта со своей обычной резкостью. — Прикрыли нашу лавочку.

Она была маленького роста, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы без церемоний обнять Станю за шею и шепнуть ему:

— У них траур по Сталинграду. Он наш.

— Чудесно! Власта, ты золото, спасибо тебе, — произнес Станя с такой восторженной благодарностью, как будто актриса сама защищала Сталинград; и хотя с тех пор, как они разошлись, он при случайных встречах всегда чувствовал некоторое смущение, сегодня он схватил Власту за руку и крепко пожал ее.

— Через месяц все кончится, — радовалась актриса.

— Ну, Власта, через годик… и то еще будем очень и очень довольны. Но все равно хорошо. Прекрасно. До свидания! Будь здорова.